Bogomolьe

77 — Цирульникъ... Иванъ Захарычъ ... безъ рѣзу пользовалъ... піявки, Домнушка, приставлялъ... — Ну, иди къ своему цирульнику, безъ рѣ-зу!.. Ты меня слушай... я тебѣ сейчасъ черную кровь спущу, дурную... а то жила лопнетъ!.. Горкинъ все не дается, охаетъ: — Ой, погоди ... ослабну, не дойду ... не дамся нипочемъ, ослабну... Домна Панферовна машетъ на него ножикомъ и кричитъ, что ни за что помретъ, а она это дѣло знаетъ, — чикнетъ только разокъ! Горкинъ крестится, глядитъ на меня и проситъ: — Маслицемъ святымъ... потрите изъ пузыречка, отъ Пантелеймона... самъ Ерастъ-Ерастычъ безъ рѣзу растиралъ . .. А это докторъ нашъ. Домна Панферовна кричитъ — „ну, я не виновата, коли помрешь!" — беретъ пузырекъ и начинаетъ тереть по жилѣ. Я припадаю къ Горкину и начинаю плакать. Онъ меня гладитъ и говоритъ: — А Господь-то... воля Господня... помолись за меня, косатикъ. Я пробую молиться, а самъ смотрю, какъ третъ и строгаетъ ногтемъ Домна Панферовна, вся въ поту. Кричитъ на Ѳедю, который все крестится на елки: — Ты, моле-льщикъ ... лапы-то у тебя ... три тужей! Ѳедя третъ изо всей-то мочи, словно баранки кру-' титъ. Горкинъ постанываетъ и шепчетъ: ■— У-ухъ... маленько поотпустило... у-ухъ . . много легше ... жилато .. . словно на мѣсто встала... маслице-то какъ... роботаетъ ... Пантелемонъ-то ... батюшка ... что дѣлаетъ ... Всѣ мы рады. Смотримъ — нога краснѣетъ. Домна Панферовна говоритъ: