Bogomolьe

82 шенька красенькую даютъ. Живутъ хорошо. И простили они меня, сами на суду за меня просили. Ну, церковное покаяніе мнѣ вышло, а то самъ судъ простилъ. А покаяніе для совѣсти, такъ. А все что-то во мнѣ, томится. Какъ гдѣ услышу, Гришей кого покличутъ, — у меня сердце и похолодаетъ. Будто я его самъ убилъ... А? ну, чего душенька твоя чуетъ, а?.. — спрашиваетъ онъ ласково и прижимаетъ меня сильнѣй. У меня слезы въ горлѣ. Я обнимаю его и едва шепчу: — Нѣтъ, ты не убилъ... Го-ркинъ, милый... ты добра ему хотѣлъ ... Я прижимаюсь къ нему и плачу, плачу. Усталость ли отъ волненій дня, жалко ли стало Горкина, — не знаю. Неужели Богъ не проститъ его, и онъ не попадетъ въ рай, гдѣ души праведныхъ упокояются? Онъ зажигаетъ огарокъ, вытираетъ рубахой мои слезы, даетъ водицы, — Спи съ Господомъ, завтра рано вставать. Хочешь, къ Антипушкѣ снесу, на сѣно? — спрашиваетъ онъ тревожно. Я не хочу къ Антипушкѣ. Въ избѣ бѣлѣетъ; перекликаются пѣтухи. Играетъ рожокъ, мычатъ коровы, щелкаетъ крѣпко кнутъ. Подъ окномъ говоритъ Антипушка — „пора бы и самоварчикъ ставить". Горкинъ спитъ на спинѣ, спокойно дышитъ. На желтоватой его груди, черезъ раскрывшуюся рубаху видно, какъ поднимается и опускается отъ дыханія мѣдный, потемнѣвшій крестикъ. Я тихо подымаюсь и подхожу къ окошку, по которому бьются съ жужжаньемъ мухи. Антипушка моетъ „Кривую" и третъ суконкой, какъ и въ Москвѣ. По той и по нашей сторонѣ уже бредутъ ранніе богомольцы, по хо¬