Bogomolьe

86 и жму до боли. Пробуетъ и Анюта тоже. Мужикъсмѣется и говоритъ: — Пойдемте навозъ возить, будетъ вамъ тѣла постраданіе! Мы всѣ смѣемся, и Ѳедя тоже. Куда ни гляди — все рожь, — нынче хлѣба богатые. Рожь высокая, ничего-то за ней не видно. Ѳедя сажаетъ меня на плечи, и за свѣтлозеленой гладью вижу я синій боръ, далекій... — кажется, не дойти. Рожь разстилается волнами, льется, — больно глазамъ отъ блеска. Качаются синіе боры, жаворонокъ журчитъ, спать хочется. Черезъ слипшіяся рѣсницы вижу — туманятся синіе боры, льется-мерцаетъ поле, прыгаетъ тамъ Анюта... Горкинъ кричитъ: „клади въ телѣжку, совсѣмъ вареный... спать клопы не дали!..* Пахнетъ травой, качаетъ, шуршитъ по колесамъ рожь, хлещетъ хвостомъ „Кривая", стегаетъ по передку—- стёг, стёг... Я плыву на волнистомъ полѣ, къ синимъ борамъ, куда-то. — Ко крестику-то сворачивай, подъ березу! Я поднимаю голову: темной стѣною боръ. Свѣтлый лужокъ, въ ромашкахъ. Сидятъ богомольцы кучкой, ѣдятъ ситный. Подъ старой березой — крестъ. Большая дорога, бѣлая. Въ жаркомъ солнцѣ скрипятъ воза, везутъ желтыя бочки, съ хрустомъ, — какъ-будто сахаръ. Къ небу лицомъ, лежатъ мужики на бочкахъ, раскинувъ ноги. Солнце палитъ огнемъ. Отъ скрипа-хруста кажется еще жарче. Паритъ, шея у меня вся мокрая. Висятъ неподвижно мушки надъ головой, въ березѣ. Ѳедя поитъ меня изъ чайника. Жесть нагрѣлась, вода невкусная. Говорятъ — потерпи маленько, скоро святой колодецъ, студеная тамъ вода, какъ ледъ, — за Талицами, въ оврагѣ. Прыгаетъ ко мнѣ Анюта, со страш¬