Bogomolьe

92 прожилъ монашекъ Антоній одинъ въ горѣ и отошелъ въ селенія праведныхъ. А копалъ девять лѣтъ, принявъ такой трудъ для испытанія плоти. Выходимъ изъ пещерокъ, Горкинъ и говоритъ: „что-то я не пойму, плохо монахъ разсказываетъ". Ну, Ѳедя и объяснилъ намъ: что все это для постраданія плоти, и все-таки монахъ и разбойниковъ разсѣялъ, а атамана къ покаянію привелъ. Спрашиваемъ монаха: а святой тотъ, кто гору копалъ? Монахъ подумалъ и говоритъ, что это неизвѣстно, и житія его нѣтъ, а только по слуху передаютъ. Ну, намъ это не совсѣмъ понравилось, что нѣтъ житія, а по слуху мало ли чего наскажутъ. Одно только хорошо, что гнѣздо разбойничье прекратилось. Идемъ самыми страшными мѣстами. Темные боры сдвинулись, стало глухо. Дорога совсѣмъ пустая, рѣдко — проѣдетъ кто. И богомольцы рѣже. Гдѣ отходятъ боры — подступаютъ березовыя чащи, съ оврагами. Въ перелѣскахъ кукушекъ слышно — наперебой. — Кукушечки-то раскуковались... передъ грозой, пожалуй .. ? — говоритъ Горкинъ, оглядывая небо.Да нѣтъ, чисто все. А паритъ. — Ужъ коли паритъ — гдѣ-нибудь туча подпираетъ .. . — говоритъ Антипушка. — „Кривая"-то запотѣла 1 И березой какъ... чи-стые духи, банные. Съ овражковъ-то какъ тянетъ ... это ужъ дождю быть. И любками стало пахнуть. А до вечера далеко; а онѣ больше къ ночи пахнутт, фіалочки ночныя. А кукушки... — одна за другой, одна за другой,— прямо, наперебой, спѣшатъ. Мы загадываемъ, сколько намъ лѣтъ пожить. Горкину вышло тридцать, а мнѣ — четыре, сбилась моя кукушечка. Говорятъ — она еще считать не выучилась. Съ нами и старушка съ внучкой, такъ привязались