Elanь : razskazы

101 много походили съ Сапсаномъ по Пріоратскому парку и вышли на Люцевскую улицу. Вдоль нея, отдѣляя тротуаръ отъ мостовой, лежала широкая и глубокая зеленая канава, а черезъ нее легкій деревянный мостикъ. Не помню, усталъ ли я отъ прогулки, красота ли утра меня растрогала, или о чемъ-то захотѣлось вплотную подумать, но я сѣлъ на этотъ мостикъ, свѣсилъ внизъ ноги, а Сапсанъ легъ на тротуарѣ. Такъ миролюбиво просидѣли мы минутъ съ десять, можетъ быть четверть часа. Подошли двое милицейскихъ съ ружьями и стали придираться (вѣрнѣе одинъ изъ нихъ, старшій): „почему, товарищъ, сидите, да почему такъ рано вышли изъ дому" и т. д? Я отвѣчалъ охотно, правдиво и безъ малѣйшей ироніи. Была секунда, когда я подумалъ: „ну вотъ и ладно, сейчасъ разойдемся по хорошему". Но чортъ принесъ именно въ эту секунду какого-то высшаго милицейскаго чина въ полуофицерской формѣ, очевидно главное начальство. Высокій, худой человѣкъ съ сѣдыми висками и съ коричневыми тѣнями вокругъ глазъ. Я долго помнилъ потомъ его физіономію, но теперь забылъ. Нѣмецкая. Онъ сразу, еще подходя, заоралъ на меня. — Это что за безобразіе! Какъ смѣешь сидѣть? Кто такой? Встать, когда съ тобой говорятъ! Повторяю: Сапсана никто не натаскивалъ на злобность. Никогда также не учили его „защищать хозяина". Но, при грубомъ окрикѣ милицейскаго онъ быстрымъ тяжкимъ прыжкомъ перескочилъ черезъ канаву, сталъ вплотную ко мнѣ, загораживая меня своимъ тѣломъ и свирѣпо зарычалъ. Еще ни разу въ его жизни ему не приходилось слышать, чтобы съ его неразлучнымъ двуногимъ другомъ кто-нибудь осмѣлился заговорить такимъ тономъ. Грубость и злость возмутили его большую, добрую душу. На него страшно было глядѣть. Глаза, которые у всѣхъ породистыхъ меделяновъ „на кровяхъ", совсѣмъ залились кровью. Плотная, густая шерсть на спинѣ поднялась дыбомъ и изъ буро-песочной стала черной, съ сѣдымъ подсѣдкомъ, толстый хвостъ вытянулся палкой.