Izabrannыe razskazы

249 — Это безспорно и безъ сомнѣнія, чтобы застрѣлилъ... Потому я еще порядочно далеко былъ. Акимъ почтительно охалъ. А Панкратъ Ильичъ, весь разгорѣвшійся отъ чая и волненія, разсказывалъ, какъ выстрѣлилъ, наконецъ, и онъ, и подбилъ „стервецу" руку. — Ну, тотъ дерака. Который лошадь держалъ, еще ранѣе залился, а на послѣдняго ужъ мы съ Ваняткой принасѣли. Очень просился, отпустите, молъ, голубчики... Нѣтъ, шалишь, поздно. — За что такое нашъ середъ дороги лежитъ, кровью плюетъ? У меня обойма еще свѣжая была. Я на его верхомъ сѣлъ, а Ванятка ноги придерживаетъ. Я его сначала браунингомъ по мордѣ училъ, такъ что даже все орудіе загвоздалъ кровью, а потомъ усталъ. Что такой за работникъ я, думаю? Заложилъ обойму да какъ ахнулъ ему околъ уха... — Это, конечно, нельзя простить, — съ почтеніемъ подумалъ Акимъ. — Разумѣется дѣло, какъ слѣдуетъ поучили, теперь иначе нельзя. Взять бы нашу фабрику. Почитай всѣ ремни срѣзали. Истинный Господь. Такъ кусками и рѣжутъ, вамъ-же, въ деревню, на муку вымѣниваютъ... Ваня вошелъ къ Христофорову. Свѣча на комодѣ была заставлена ширмочкой, оранжевый сумракъ стоялъ въ комнатѣ. Когда-то здѣсь жили съ достаткомъ, прочно. Стоялъ шкафъ и комодъ, висѣли портреты, на окнахъ портьеры. Теперь чужой человѣкъ, съ полузакрытыми голубыми глазами, длинными слипшимися усами и свѣтлой бородкой лежалъ на спинѣ, тяжело дышалъ, иногда кашлялъ и плевалъ кровью. Ваня сѣлъ у его ногъ, въ мягкое кресло. „Доктора раньше утра не будетъ..." Онъ закрылъ глаза. „Ну, да что... доктора..." Акимъ съ Панкратомъ Ильичемъ укладывались спать. Тихо было за тяжелыми гардинами, на пустынномъ дворѣ пустой фабрики. Ванѣ казалось, что вообще никого нѣтъ больше — онъ, да Алексѣй Петровичъ. Въ покорности положилъ онъ свою голову на постель, у ногъ Христофорова. Такъ было лучше. „Ну, вотъ, говорилъ видъ его: я передъ тобою. Одинъ я здѣсь, и не уйду".