Izabrannыe razskazы

39 — Такъ ужъ, потеряла или нѣтъ, про то вамъ знать не приходится... — Ой ли? Дверка захлопнута, и какъ онъ дрожитъ, какъ цѣлуетъ... Черезъ четверть часа бѣжала Аграфена черезъ дворъ съ дровами, домой, легко-пьяная и не себѣ уже принадлежащая. А Петька сплевывалъ, курилъ цыгарку у воротъ, и жадный, побѣдный огонь лился изъ его глазъ. VIII Летѣли дни, такъ же ходила барыня съ ребенкомъ, тепломъ вѣяло съ неба, зазеленѣло все, — Аграфена горѣла. Казалось, не было лѣтъ сзади, нѣту впереди ничего да и не надо — вся полна собой, кровавой своей любовью. Поздно вечеромъ, когда все засыпало, она тушила огонь на кухнѣ и сидѣла въ забытьи, глядя на звѣзды; а потомъ, ведомая властью свѣтилъ любовныхъ, выскальзывала на дворъ и, крадучись, къ сѣновалу. Здѣсь волны сѣна. О, какъ оно пахнетъ! И пока она лежала, въ трепетѣ ждала, майскій мѣсяцъ выползалъ изъ-за сада, заглядывалъ золотымъ лучемъ въ слуховое оконце: тамъ онъ видѣлъ слушавшую Аграфену—потомъ ловкіе шаги—онъ. Такъ, въ майской тьмѣ, задыхаясь на сѣнѣ, трепеща отъ любви, зачала Аграфена новое бытіе. Она почуяла это въ такую же жгучую ночь, и Петру не сказала. Но уйдя отъ него, когда забѣлѣлъ востокъ, пошла не къ себѣ на кухню, а за сарай, въ садъ. Тутъ было тихо; матовой пеленой одѣли росы траву, молодыя яблони стояли всѣ въ цвѣту, — бѣлыми предутренними кораблями. Только вдали, гдѣ старая береза подымалась у забора, вдругъ слабо завела свое курлыканье горлинка. Подъ сердцемъ Аграфены билась жизнь. Она стояла, точно предстала передъ Богомъ, какъ покорный сосудъ, скудельный сосудъ Его благости и ужаса, и нѣкто тихою десницей навсегда отмахнулъ отъ нея время, когда была она безаботной.