Kniga Іюnь : razskazы

— 69 растерянности, она — отъ того, что слушала, какъ душа ея говоритъ слова библейской Руфи: — Пойду за тобой и твой Богъ да будетъ моимъ Богомъ, и твой народъ моимъ народомъ. А на другой день они пошли въ комиссаріатъ, гдѣ подъ портретомъ Маркса, и незнакомаго еврея — кажется Троцкаго — худосочная дѣвица въ истрепанномъ кружевномъ платьѣ, очевидно когда то бывшемъ бальнымъ обвѣнчала ихъ, пришлепнувъ печатью паспорта. А вечеромъ Евгеній Шеддеръ перевезъ въ комнату Кати Петровой свое имущество: рваный чемоданчикъ, ноты и одиннадцать портретовъ пѣвицы Лавизы Ченъ, всѣ въ рамкахъ. У пѣвицы было довольно тяжелое лицо, съ рѣзко выдвинутымъ подбородкомъ и толстыя плечи. — Ни одинъ изъ этихъ портретовъ не передаетъ ее. Ее передать можно только геніальной музыкой и развѣ еще... виртуозной лаской. Но его ласки не были виртуозны. Катѣ иногда казалось, что торопливыми и точно разсѣянными поцѣлуями ■онъ старается поскорѣе отдѣлаться отъ чего то ненужнаго и лишняго. И никогда не говорилъ онъ ей ласковыхъ словъ и если чувствовалъ себя утомленно-разнѣженнымъ отходилъ къ своему любимому мѣсту у окна и съ большимъ умиленіемъ говорилъ о самомъ себѣ: о своемъ талантѣ, который людьми не оцѣненъ, о своемъ умѣ, о своемъ отцѣ, замѣчательномъ и гордомъ аптекарѣ, о женщинахъ, любившихъ его нечеловѣческой любовью и жестокой судьбѣ, не давшей ему того, на что онъ имѣлъ право. И потомъ снова о Лавизѣ Ченъ... Когда онъ засыпалъ, Катя садилась на его мѣсто у окна, слушала шорохъ просыпающихся голубей и сладострастные ихъ стоны, смотрѣла на розовѣющія облака ночи, и думала о мутной водѣ своего счастья.