Na morskomъ beregu

— 66 травки розоватыя хрупкія сыроѣжки. И солнце, солнце... И вдругъ, васъ сунули въ темноту... И остался я въ сѣрой тоскѣ, въ предчувствіяхъ. Бродишь по берегу моря, сидишь на камняхъ, смотришь вдаль. Плывутъ облака, бѣгутъ волны... Куда? Я щурилъ глаза, какъ дѣлалъ это когда-то тоненькій мальчуганъ. И мнѣ начинало казаться, что тамъ, гдѣ-то... „голубая страна11, какъ говорилъ мнѣ Жоржикъ. Голубая... Все голубое тамъ: небо, земля и воздухъ. Тамъ свѣтлы лица, нѣтъ тамъ ни горя, ни тусклыхъ глазъ, ни черныхъ, скоробленныхъ рукъ. Голубая страна! Нѣтъ ни заплатъ, ни рубищъ. Не дрожитъ отъ ударовъ жизни старая голова, не гнутся спины. Гдѣ ты, голубая страна? Должно быть, тамъ только дѣти... Откроешь глаза. Камни кругомъ, море волной играетъ, крабики плутовато выглядываютъ, бакланы сидятъ на камняхъ. А синяя даль зоветъ. Какъ хотѣлось повѣрить, что есть тамъ, за ней... есть она, еще никѣмъ не открытая голубая страна!.. Когда становилось особенно тоскливо, я поднимался въ горку, къ знакомому старому орѣху. Вотъ и нора. Димитраки, все въ той же порванной кофтѣ, долбитъ фелюги, вырѣзываетъ палки, покуриваетъ на порожкѣ. Молча, подолгу посиживали мы съ нимъ. Смотрѣли, какъ надвигалась ночь, какъ три огня плыли далёко въ морѣ: проходилъ цароходъ. Какъ-то засталъ я Димитраки за обѣдомъ. Онъ ѣлъ только лукъ и хлѣбъ. Только. Очень плохи были его дѣла. — Скупой люди. Фелюгъ двѣ недѣль дѣлалъ — рубль давала. Э... плёхо. Попрежнему приползала черепаха, залетала привыкшая къ нему сойка. Часто мы вспоминали Жоржика. — Письмо получилъ, Димитраки... Вотъ. Письмо было изъ Одессы. Коротенькая открытка въ три строчки. Были только поклоны. Димитраки выслушалъ, повертѣлъ письмо и сказалъ: — Зорзикъ писала... помнила... Еще черезъ недѣлю получилъ я открытку со штемпелемъ „Хіосъ11. Путь на Александрію лежалъ черезъ Хіосъ, и пароходъ заходилъ туда. Я показалъ Димитраки. Онъ