Vъѣzdъ vъ Parižъ

148 розномъ трескѣ... — „хороша береза, ло-ховскал! эхъ, послѣднія доколю!“ Ляликъ сказалъ, вздыхая: — Завтра уходимъ... И поднялъ каріе ласковые глаза, горячіе, въ влажномъ блескѣ, къ зеленоватому холодѣющему небу, къ голымъ березовымъ верхушкамъ, гдѣ еще багровѣло свѣтомъ. — Можетъ быть, и не встрѣтимся больше съ вами» Аля?.. — Нѣтъ, мы должны встрѣтиться, ЛяликъІ—сказяла горячо Аля, качая его руку. — Должны? Вы думаете... — смущенно-радостно сказалъ Ляликъ. — Да, хорошо бы было. Помните, писали Мишѣ на фронтъ... — „скажи твоему Лялнку, мнѣ его лицо очень нравится, онъ славный..."? И потомъ... — „если онъ хочетъ, я буду ему за „крестную" I Вы помнріте?.. — Да, помню, — сказала Аля. — Вотъ и пришлось вамъ быть „крестной", перевязывали меня, кормили. Знаете... будьте моей сестрой, названной!? Я былъ бы о-чень счастливъ!.. И Аля — это ей показалось нужнымъ и очень важнымъ, — сказала тихо: — Да. Я буду вашей сестрой, названной. И опять взяла его руку и покачала нѣжно. — Теперь я о-чень, очень счастливъ! — радостно прошепталъ Ляликъ. — Весело я теперь пойду! У меня никого вѣдь, отчимъ одинъ въ Орлѣ. А университета теперь, пожалуй, и не увидишь... Два года оставалось! — Вы на какомъ были? — Я избралъ астрономію... И поглядѣлъ на небо. Но звѣзды еще не выходили. Въ десять часовъ Аля пришла къ соснѣ на поворотѣ, у края лѣса. Лоховскій Акимъ — солдатъ, другъ дѣтства, уже поджидалъ съ санями. Подъ широкой, приземистой сосной едва чернѣлось. — Сейчасъ и кавалеры подойдутъ, было шумокъ слыхать! — бодро сказалъ Акимъ. — Эхъ, барышня... женатый я сталъ, а то бы и самъ ушелъ отъ этого безобразія!...