Zarя russkoй ženšinы : эtюdы

223 которое живетъ наканунѣ потопа, или по крайней мѣрѣ французской революціи, которому грозитъ неминуемая гибель, — эти слова сказаны съ ужасомъ". Весьма возможно, что тутъ звучитъ свѣжее воспоминаніе Руси ХѴП вѣка о только что отбытомъ ею Смутномъ Времени. Или, можетъ быть, о той чудовищной этической и религіозной русской безурядицѣ, что рисуется читателю „Стоглава" въ наблюдательныхъ вопросахъ умнаго и боголюбиваго царя Ивана Васильевича, обращенныхъ къ іерархамъ собора, съ митрополитомъ Макаріемъ (не онъ ли есть старецъ Макарій Захарьевичъ?) во главѣ? Однако, даже состояніе, полнаго соціальнаго хаоса фантазія великорусса умѣла вообразить только до расшатанности устоевъ родительской власти, паденія братскихъ отношеній и возврата къ первобытной брачности внутри рода, включительно до родныхъ сестеръ. „Ой що то за світ е, — угрюмо спрашиваетъ потрясенный украинецъ, — що син матусю бере?“ Для сѣверянина достаточный поводъ ужаснуться, какъ предъ надвигающимся свѣтопреставленіемъ, уже и въ томъ беззаконіи, что „братъ сестру за себя емлетъ“. На высоту святыни материнства „птичій грѣхъ" не залетаетъ.