BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

154

сиками“ въ дурномъ, школьномъ смыслЪ слова—творен!я ихъ становятся предметомъ обязательнаго школьнаго обучен, ихь безсознательно и безотчетно „зубрятъ“ наизустъ, ими, какъ однажды выразился Блокъ, „мучаютъ ни въ чемъ неповинныхъ ребятъ“; они легко набиваютъ оскомину, и именно поэтому въ зр$ломъ возрастЪ трудно возстановить непосредственное и внимательное отношен!е къ нимъ. Но отчасти это есть все же своеобразная судьба именно одного Пушкина. Не касаясь здфсь боле глубокихъ духовныхъ причинъ этого невниман!я къ Пушкину, достаточно указать на одну его причину, лежащую въ самомъ характерЪ$ поэтическаго и духовнаго творчества Пушкина. Духъ и мысль Пушкина находятъ въ его поэз1и и въ его поэтическихъ суждевяхъ такую наивно-непосредственную, простодушную, непритязательную форму, которая легко скользитъ по нашему сознаню и лишь съ трудомъ проникаетъ въ его глубь. Это связано съ глубоко нащональнымъ характерсмъ пушкинскаго геня. Муза Пушкина — не только муза его поэз!и, но и „муза“ его мысли и духовной жизни — есть настоящая русская муза: ея истинная духовная глубина, ея великая и серьезная жизненная мудрость проникнута той простотой, безъискусственностью, непосредственностью, которая образуетъ невыразимое своеобраз!е русскаго духа. Она очаровываетъ, обвараживаетъ своею эстетической прелестью, своей нравственной правдивостью, но именно поэтому мы какъ-то не склонны брать ее всерьезъ. И особенно не склоненъ оцфнить по достоинству эту простушку тотъ другой, весьма распространенный, типъ русскаго духа, который, переобремененный „проблемами м!росозерцан!1я“, отличается, напротивъ, какойто угрюмой серьезностью, тяжелов$сностью, духовной нанапряженностью и угловатостью. Этотъ „семинарсюй“ руссюй духъ, столь типичный для русскихъ нигилистовъ и „принцишальныхъ“ людей второй половины 19-го вЪка, образующй въ извЪстномъ смысл самое существо русскаго „интеллигента“, живъ еще доселЪ среди насъ-—-существенно измЪнилось, быть можетъ, его содержане, кругъ его идей, но самая духовная форма осталась въ общемъ прежней, и эта форма прямо противоположна той „благородной простотЬ“, которую Пушкинъ не только пропов$дывалъ, но и воплощалъ въ своемъ творчествЪ и въ своей духовной личности.

Какъ бы то ни было, если мы не только на словахъ, но и на дЪлЪ признаемъ Пушкина величайшимъ русскимъ генемъ, величайшимъ представителемъ русскаго духа, то пора, наконецтъ, приступить къ серьезному и внимательному познанйю духовнаго м!ра этого ген!я. Это есть прежде всего просто задача русскаго нашональнаго самосознания: ибо генй есть, конечно, наилучшИЙ, наибол$е адэкватный выразитель самой субстанщи нащюнальнаго духа. И, съ другой