BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

157

вищницу исключительно цфнныхъ, генально умныхъ идей. И притомъ эти мысли, выраженныя всегда лаконически кратко, часто лишь бЪгло намфченныя, всегда изумительно просты живы, конкретны и трезвы. Этотъ умъ — по основной своей природ, конечно, чистый поэтъ, который въ качествЪ поэта, дерзаль утверждать, что „тьмы низкихъ истинъ намъ дороже насъ возвышаюций обманъ“, — въ своихъ „прозаическихъ“ суждешяхъ о дЪйствительности чуждъ исл$да обычной безпомощности, или наивности поэта и мечтателя. Напротивъ, его мысль всегда остра, проницательна и трезва, полна истинно-русскаго здраваго смысла, въ простомъ, „прозаическомъ“ смыслЪ правдива и м5тка обладаетъ всЪми качествами добросов$стно-строгаго, никакими предрасположенями незамутненнаго эмпирическаго познан!я. „Мой милый, — пишетъ онъ однажды (1825) Бестужеву въ спорЪ съ нимъ о положени писателей въ Росии — ты поэтъ, и я поэтъ, но я сужу прозаически, и чутьли не отъ этого болЪе правъ“.

Именнно, въ силу этой трезвости и жизненной мудрости своей мысли, Пушкинъ ни въ малфйшей мЪрЪ не есть „систематическй мыслитель“, „теоретикъ“. Всякое „философствован!е“, всякое оторванное отъ конкретности „умозр5 не“ ему чуждо и ненавистно. О немъ можно было бы сказать то же, что Гёте сказаль о самомъ себЪ, именно, что онъ былъ лишенъ особаго органа для „философ!и“ — и притомъ на томъ же основан!и: на основан!и прирожденнаго, инстинктивнаго созван!я, что всякая теор!я „сЪра“ по сравнению съ „златымъ древомъ жизни“. „Видитъ Богъ, какъ я ненавижу и презираю н$5мецкую метафизику“, пишетъ онъ Дельвигу изъ Москвы въ отвтъ на упрекъ, что онъ сблизился съ московскими „любомудрами“; и Погодинъ отмЪчаетъ въ то же время въ своемъ дневникЪ, что „Пушкинъ декламировалъ противъ философ1и“. Съ тонкой и убйственной ирон!ей надъ ращонализмомъ философскаго склада ума онъ дЪлаетъ запись: „Все, что превышаетъ геометрию, превышаетъ насъ“, сказаль Паскаль — и вслЬдстве того написалъ свои философическя мысли“ *),

') Замфчательно притомъ и характерно для Пушкина, что даже и это отрицпан!е отвлеченнаго, философскаго мышлен!я не превращается у него

какъ это часто бываеть у другихь умовъ — въ узкую „теор!ю“. Не только онъ съ большой проницательностью утверждаетъ одновременно, что „скептицизмъ — лишь первый шагъ’ умствован!я“, но онъ понимаетъ и жазнен-

ную цфнность духовнаго направлен, лежащаго въ основЪ презираемой имъ „нЪмецкой метафизики“. Онъ соединяется съ чуждыми ему по идеямъ московскими любомудрами потому, что чувствуетъ въ нихъ живое, твор-