BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

161

Пушкияъ пророчествовалъ противъ этихъ двухь отношенй (съ особенной горечью — противъ посл$дняго). Если въ „Онфгин5“ на подозр5не, что онъ изображаетъ въ героЪ поэмы самого себя, онъ отв$чаетъ: „какъ будто намъ ужъ невозможно писать поэмы о другомъ, какъ только о себ самомъ“, то въ „отвфтВ Анониму“ онъ жалуется напротивъ:

Холодная толпа взираетъ на поэта,

Какъ на за$зжаго фигляра: если онъ

Глубоко выразитъ сердечный, тяжюЙ стонъ, И выстраданный стихъ, пронзительно-унылый Ударитъ по сердцамъ съ нев домою силой, Она въ ладони бьетъ и хвалить, иль порой Неблагосклонною киваетъ головой.

Но замфчательно, что это послЪднее, заранЪе недов$рчивое отношеше читателя къ правдивости и жизненной серьезности мотивовъ поэтическаго творчества играетъ особенную роль въ господствующемъ взглядЪ на творчество именно Пушкина. Средый руссюыЙ читатель не сомнЪвается въ правдивости трагическихъ признанй Лермонтова, Блока или Есенина, но склоненъ видЪть одно лишьт. наз. „чистое искусство“, т. е. искусство безъ правдиваго жизненнаго содержаня, въ лирикф Пушкина. Это объясняется, по крайней мБрЪ до извфстной степени, дфйстыемъ на насъ художественнаго совершенства творешй Пушкина. Магическая сила художественнаго преображен!я являетъ намъ его творен!я, какъ прекрасныя, пластическя созданНя, какъ бы обладаюция собственнымъ бытемъ и значимостью, внЪ связи съ горячей кровью ихъ творца, отр5шенныя отъ личной духовной глубины, изъ которой они возникли. Но теперь 100 лЪтъ послЪ смерти Пушкива, при накоплен1и достаточнаго б1ографическаго и историко-литературнаго матер!ала о немъ, пора, казалось бы, болЪе глубоко и вдумчиво уяснить себ это соотношене и боле внимательно отнестись къ духовной жизни и личности Пушкина.

Высказанныя недавно въ литературЪ о ПушкинЪ два крайнихъ взгляда на тему объ „автоб!ографизмЪ“ его поэзи, — болЪе или менфе соотвфтствующЯ указаннымъ выше двумъ обывательскимъ мнфнямъ объ автоб1ографическомъ значени вообще поэтическихъ произведен!й, —кажутся намъ оба несостоятельными. Въ то время какъ, напр., Ходасевичъ считаетъ возможнымъ по фабулЪ „Русалки“ возсоздавать истор1ю деревенскаго романа Пушкина и даже отъ судьбы „мельника“ умозаключать къ судьбЪ отца соблазненной Пушкинымъ крестьянской дЪвушки или въ то время, какъ Гершензонъ доводить свое признан!е автоб!ографизма поэзи Пушкина до того, что по фраз посвященнаго Гнфдичу стихо-