BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

169

мой задачей выражен!е чувствъ и настроен! поэта, или описане внЪшняго мра,—его истинное существо есть всегда ошкровеще духовнаго мра. Поэтому его’ смыслъ конечно, нельзя не только исчерпать, но даже вобще уловить въ его т. наз. „содержании“, т. е. въ совокупности „прозаическихъ“, холодныхъ мыслей объ объективной реальности (что отнюдь не противор$читъ указанной выше задачЪ извлечь изъ него осадокъ этихъ мыслей); но, съ другой стороны, его также нельзя уловить и въ его т. наз. „чистой формЪ“, въ субъективно-эмощональныхь формахъ реагирован!я поэта на бы: т1е и обработки въ его изображении. Если можно, по авторитетному свидфтельству Пушкина, различать въ поэтическомъ вдохновенНи между „мыслями“, которыя „въ головЪ волчуются отважно“, и „рифмами“, которыя „легко навстрЪчу имъ бБгутъ“, то то и другое в$ль, по его же изображен!ю, лишь плодъ, итогъ „лирическаго волненя“ души, которое „изливается свободнымъ проявлен!емъ“; и „душа“ означаетъ здБсь не психологическ!й субъектъ, а духовный м!ръ, раскрывающийся въ его глубинахъ.

Поэтому истинный предметь литературной критики, эстетическаго разбора поэтическаго произведен!я, есть не отвтеченное „содержан!е“, тема, мысль его, но и не „чистая“, вн5шняя его форма, а то, что можно было бы назвать его фэрмосодержащемь, какъ цБлостнымъ вызаженемъ духовнаго ма, жИзо0го знащя поэта или—что то же самое—0сознанной имъ жизни. Приведемъ лишь два прим5ра изъ пушкинской поэз!и. Образъ „МЬднаго Всадника“, неподвижнаго, застывшаго воплощен!я творческаго порыза (порыва направленнаго въ свою очередь на то, чтобы „надъ самой бездной“ „Росс ю вздернугь на дыбы“), и образъ бушующей Нзвы, заключенной въ „беэреговой гранитъ“, и вся тема поэмыысверхчелов$ чески-суровая воля „чудотворнаго строителя“, создавшаго на мБстЪ „топи бпатъ“ „громады стройныя“ дворцовъ и башень, и столкновен{е этой воли и съ непобЪдимымъ буйствомъ „божей стихи“, и съ неутолимой тоской челов$ческаго сердца по простому счастю,—и наконецъ, неизъяснимый колоритъ самыхъ словъ поэмы, въ которыхъ гранитная твердость сочетается съ бушеван!емъ стихй — все вмьсшиь есть смысль поэмы „МЪдный Всадникъ“. И этотъ смыслъ не есть какая либо „мысль“, „идея“—ни политическая (вродВ напр. „славянофильства“ или „западничества“), ни моральная, а есть откровеше имманентной шрагеди духовнаго мра—неразрывнаго елинства въ ней стиМйной необуздзнности и творчески формирующей воли, —трагед!и, какъ она конкретно воплощена въ стихи Петербурга и его творца. Другой примЪръ (заимствуемъ его изъ тонкаго указаня Мережковскаго въ его неразъ уже поминавшейся статьЪ о Пуш. кин въ „ВЪчныхь Спутникахъ“): извЪстныя всякому рус-