BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

171

Есенина) поэзя есть преимущественно испов$дан!е личныхъ. душевныхъ переживан!и поэта, у посл$днихъ (напр. Боратынскаго и Тютчева) — раскрыт!е объективныхъ тайнь бытя (то и другое, конечно, имБетъ силу лишь сиш отапо за[$, именно съ оговоркой „преимущественно“, такъ какъ въ основ$ всякой поэз!и всегда есть единство переживан!я и в$дня, единство субъективнаго и объективнаго). Лермонтовъ, напр., обладая могучимъ даромъ поэтическаго слова, умЪетъ выразить свою тоску, свой трагизмъ, и заразить ими читателя—но настолько ‘субъективенъ, что въ сушности не въ силахъ пов$дать намъ (и самому себЪ), чфмъ собственно и отчего онъ страдаетъ. Блокъ пытается это сдфлать въ мудреныхъ замысловатыхъ идеяхъ, но тоже остается безпомощнымъ. ТЪмъ легче читателю и эстетическому критику уловить „содержан!е“ ихъ поэзи, которое есть чистое „настроене“. Еще легче это сд$лать въ отношен!и другого типа поэтовъ-—поэтовъ „объективныхъ“. Борзтынсюй и Тютчевь суть поэты-философы, каждый на свой ладъ, и не трудно воспроизвести ихъ „м!росозерцан!е“, ихъ „философскую систему“ — пессимистическую философ!ю безсмысля жизни и обреченности челов$ческаго духа у Боратынскаго, и дуалистически-пантеистическую натурфилософ!ю борьбы между хаосомъ и св$томъ, страстями и Христомъ, у Тютчева. Уже н5сколько боле проблематичной была бы характеристика въ этомъ отношен!и Фета: лирика его, по существу прежде всего чисто субъективная, вмЪстЪ съ тфмъ „философична“, сосредоточивалась на томъ неизъяснимомъ, первичномъ сло$ переживанЙ. который находится какъ бы на порог$ между субъективнымъ настроен!емъ и объективнымъ воспр!ятемъ, въ таинственной первобытной сфер, предшествующей этой дифференщащши.

Совс$мъ иное дБло—Пушкинъ. Будучи чистымъ поэтомъ, абсолютнымъ образцомъ поэтической натуры (по вфрному, но обычно ложно понимаемому опредЪленю, которсе впервые далъ Гоголь), онъ не „философъ“ и ве поэтъ своихъ „настроен“. Онъ всегда и во всемъ-—наивный мудрецъ— в$датель жизни. Его познан!е объективнаго бытя никогда не стремится открыть тайную основу реальности, „вещь въ себЪ“ позади явленй; оно всегда имманентно явленямъ жизни, просто ихъ воспроизводитъ, но именно поэтому, рисуя полноЕ$снымъ словомъ картину жизни, пронизываетъ ее соками духовной жизни и открываетъ конкретное существо явленй полнфе и глубже всякаго философа. И его испов$дан!е личной жизни и судьбы никогда не есть простое субъективное признан!е, какъ бы просто словесный вздохъ или возгласъ, а всегда преображено мудростью, слито съ познашемъ объективной закономфрности жизни, выступаетъ, какъ пластичный образъ '!Ъкаго отрфзка или нЪкой стороны общечело-