BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

233

колая Павловича, что было поставлено Пушкину непрем5ннымъ условемъ его писательской дБятельности, этотъ оставпийся неизв$стнымъ критикъ, безъ обиняковъ указалъ на отрывочность чередующихся отдфльныхъ сценъ: „въ сей пьесЪ н5тъ ничего цБлаго: это отдфльныя сцены или, лучше сказать, отрывки изъ Х и Х! тома Исторш Государства РоссЙскаго, соч. Карамзина, передБланные въ разговоры и сцены“. И дальше: „Это не есть подражане Шекспиру, Гёте, Шиллеру; ибо у сихъ поэтовъ, въ сочинен!яхъ, составленныхъ изъ разныхъ эпохъ, всегда находится связь и цзлое въ пьесахъ. У Пушкина это — разговоры, припоминающе разговоры Вальтера Скота.“ Отдфльныя сцены, сцены и сцены — красной чертой проходить въ отзывахъ современниковъ именно эта черта трагеди. Не только Катенинъ тотъ, какъ выразился Пушкинъ „изъ нашихъ Шлегелей“, котораго поэтъ считаетъ единственно „знающимъ свое дБло“ (пясьмо Плетневу 7 ян. 1831 г.), но самъ Вяземсюй вздитъ въ огрывочности сценъ что-то вызывающее недоум6н!е А вЪль почувствоналъ это и самъ Пушкинъ. Въ одномь изъ сохранившихся отрывковъ, относящихся къ „Борису Годунову“ сказано: „Не стану оправдывать правила, коими я руководствовался въ составлен!и сей трагедии: духъ вЪка требуетъ великихъ перем нъ и на сценЪ драматической; можетъ быть, и онЪ обмануть надежды преобразователей. По: этъ, живуцИЙ на высотахъ создан!я, яснфе видить, можетъ быть, и недостатки призередливыхъ требован!й, и то, что скрывается отъ взоровъ волнуемой толпы, но напрасно было бы ему бороться. Такимъ образомъ, [.оре ае \Уера и Расинъ уступили потоку“. Нельзя не обратить внимане на то, что имена: Лопе де Вега и Расина, стоять рядомъ какъ будто ОбЪ „системы“ представлены одинакозо установленными и и имъ противополагается еще одна, третья „система“.

А именно такъ и было на самомъ дЪлЪ. „Законъ имъ самимъ надъ собою признанный“ Пушкинъ проводилъ, какъ нЪкую свою собственную „систему“, и эта его собственная „система“ и есть свободное чередоваше сценъ, не сведенныхъ вовсе въ акты или дЪйствя.

Я уже не говорю о „СценЪ изъ Фауста“, написанной въ самый разгаръ обсужденя „Бориса Годунова“ въ 1896 году, когда сойдясь съ московскими „любомудрыми“, подъ влянемъ Веневитинова, Пушкинъ оказался подъ охватившимъ и его обаящшемъ Гёте. Черезь четыре года въ одиночеств5, въ эту проведенную въ Болдинз осень 1830 г., когда одна за другой вылились эти драмы, спутницы „Мэ.

царта и Сальери“, всЪ он — ничто иное, какъ драматичеся „сцены“: „Скупой рыцарь“... . ‚, 3 сцены

„Моцартъ и Сальери“ . . ‹, 9 сцены