BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

241

ся Вольтеръ: „Бомарше не могъ быть отравителемъ—онъ такой забавникъ“. Мы и находимъ его въ устахъ Сальери, когда Моцартъ спросилъ его, правда ли эти росказни:

Не думаю! — онъ слишкомъ былъ смЪшенъ Для ремесла такого.

НЪть, не росказни, другое. Тутъ новый этапъ въ поэтическомъ раздумьи о зависти: „ген и злодЪйство двЪ вещи не совм5стныя“. Не гей совершить злодфяне, и тогда законченъ образъ завистника. НаболЪла въ омраченной душЪ „блЪдная зависть“, замутило сознан!е превосходства надъ собою „н$каго херувима“ „занесшаго намъ райскихъ пЪсенъ“. Какъ скорбвый, томительный стонъ завистника, застывшаго въ безсильи, нарисовалъ Сальери Врубель.

Но, можетъ быть, надо совсфмЪ иначе подойти къ замыслу трагелии.

Пускай называются герои трагеди Моцартъ и Сальери, и пусть завистью снфдаемъ Сальери. Такова фабула. Но нельзя ли глубже вдуматься въ ея развите. „Поэз1я — вымыселъ, и ничего съ прозаической истиной жизни общаго не иметь“ — замфтиль Пушкинъ о единственномъ своемъ любимцЪ изъ французскихъ своихъ современниковъ, АльфредЪ Мюссе. Будемъ этимъ руководствоваться и оставимъ въ покоЪ$ не только историческихъ Моцарта и Сальери, но и самую фабулу, включая сюда и легенду о томъ, что самому себЪ, оказалось, сочинилъ Моцартъ свой Кедшен.

„Пов$сой вЪчно празднымъ“, называетъ себя Пушкинъ, авторъ „Гаврилады“, и радостно вспоминаются ему таке недавн!е —

Златые годы Безумства жаръ, веселость, острота, Любовь стиховъ, любовь моей свободь!

Такъ онъ писалъ о себЪ кн. А. И. Горчакову въ 1819 г. И годы шли, блисталъ, искрился стихами его ген. Они легко давались ему и этой осенью 1830 г., тамъ, въ БолдинЪ: Минута — и стихи свободно потекли, Но развЪ не сочетался съ вдохновенемъ — трудъ, непокорный, упорный трудъ поэта, сосредоточенность, уединен!е? Въ стихахъ „Деревня“ развЪ не восклицалъ поэту:

Оракулы вЪковъ, здЪсь вопрошаю васъ| Въ уединеньи взличавомъ

Слышн$е вашъ отрадный гласъ:

Онъ гонитъ лни совъ угрюмый

Къ трудамъ рождаетъ жаръ во мЕЪ,

И ваши творчесыя думы

Въ душевной зрфють глубинЪ.