BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

П. Бицилли. „Путешеств!е въ Позрумъ“.

Существуютъ художественныя произведеня, представляющия особый, специфическ!Й интересъ съ точки зрЪн!я науки объ искусствЪ, — я бы сказалъ, своего рода художественныя загадки. Разгадать каждую такую загадку значитъ сдБлать шагъ впередъ къ уразумЪ ню тайны искусства и всей его проблематики, въ частности къ пониманю соотношеня отдЗльныхъ искусствъ между собою. Загадочность такихъ произведенй въ томъ, что ихъ очарован!е не подлежить сомнфн/ю, но мы не знаемъ, въ чемъ оно состоитъ и это именно въ силу ихъь абсолютнаго художественнаго единства. Въ нихъ нельзя выдфлить элементовъ, которые бы сами по себЪ намъ о чемъ-нибудь говорили. Формальвый анализъ въ данномъ случаЪ не содЪйствуеть—и не можетъ содЪйствовать—„истолкован!ю“ произведен!я, ибо оно, такъ сказать, совершенно „непереводимо“, „неизъяснимо“: онъ только помогаетъ лучше, отчетлив$е увидьшь его, увидЪть безусловную необходимость всЪхъ его элементовь и порядка ихъ сочетаня, — увидфть его внутреннюю форму.

Къ этой категор1и принадлежитъ „Путешествие въ Арзрумъ“. Первое впечатлЬн!е отъ этой вещи — впечатлЪн!е несоотвфтствя того, что мы тамъ находимъ, съ тЪмъ, что ожидаемъ найти. БлБдными и черезчуръ бЪглыми кажутся описан!я горной природы по сравненю хотя бы съ тми, какя читаемъ, напр., въ письмахь Пушкина къ брату (24 сент. 1820) и къ Дельвигу (дек. 1824). Или еще: сравнимъ разсказъ въ „Путешестви“ о томъ. какъ онъ увидфлъ Араратъ, съ разсказомъ о томъ же Грибо$дова въ письмЪ къ БЪгичеву отъ 4 февр. 1819.

„Путешествие“: Казаки разбудили меня на зарЪ... Я вышелъ изъ палатки на свЪж@ утреный воздухъ. Солнце всходило. На ясномъ небф бЪлЪла снфговая, двуглавая гора. Что за гора? спросилъ я, потягиваясь, и услышалъ въ отвЪтъ: это Араратъ. Какъ сильно дфйстве звуковъ! Жадно глядлъ я на библейскую гору, видфль ковчегъ, причалившй къ ея вершинЪ съ надеждой обновленя и жизни — и врана и голубицу излетающихъ, символы казни и примиренля .