BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

260

и „Евгенй Онфгинъ“. Если мы воспринимаемъ идею, высказанную к$мъ-либо, какъ его идею, ш. е. как его самого, то это служитъ ручательствомъ совершенсшва сказаннаго. Критерй совершенсшва и значишельносши имфютъ, стало быть, иной смыслъ. Есть творен1я поэтическаго, т. е. выразительнаго слова, гдЪ форма, сама по себЪ, для насъ какъ бы не существуетъ: она является лишь средствомъ, выполняетъфункцию посредника, мелума, между воспринимающимъ субъектомъ и предметомъ высказываня. Есть друПя созданя, гдЪ отношене между „формой“ и „содержанемъ“, предме: томъ высказыван!я, обратное. ЗдЪсь „мелумъ“ — содержан1е; то, что посредствомъ него воспринимается нами, есть „форма“, т. е. само эшо произведен, какъ законченное, завершенное, совершенное, довлЪющее себЪ, цЪлое, какъ н$кая, внЪ плана эмпирической жизни существующая реальность, какъ, слЬдовательно, абсолюшное быте. Такова поэз1я Пушкина. Ей соотв$тствуеть живопись Веръ-Меера и музыка Моцарта. Какъ у этихъ двухъ, у Пушкина незначительность — съ обывательской точки зря — содержавя облегчаетъ воспр!ят!е значительности формы. Мало того: динамичность, пронизанность ритмикой, „отрывочность“, выражающия самую сущность жизни, заставляютъ, по контрасту, т6мъ острБе переживать абсолютную завершенность, т. е. вневременносшь, той формы, въ которую художникъ заключилъ „содержан!е“ и которая, тЪмъ самымъ, является сама „содержан!емъ“, выражая собою недоступную нашему разуму идею абсолютнаго быт!я, Бога.

Всякая идея, будучи ли выражена въ формулахъ отвлеченнаго сужденя, или воплощена въ художественныхь образахъ, или въ живомъ лицЪ, требуетъ „противоидеи“. Просперо „требуетъ“ Калибана, Гамлетъ „требуетъь“ Донъ-Кихота, какъ Платонъ „требуетъ“ Аристотеля и Достоевскй Толстого. Но произведен!е искусства, если оно воспринимается нами какъ преимущественно художественное дфлое, можетъ сочетаться въ нашемъ сознани съ другими, сродными ему, произведен!ями, однако, такъ, что мы ничего не противопоставляемъ ему, ничфмъ не дополняемъ его. Оно для насъ — замкнутый кругъ, за которымъ н5тъ ничего.-,...Какъ нЪюЙ херувимъ, онъ н$сколько занесъ намъ пЪсенъ райскихъ...“ То, что Пушкинъ сказалъ о Моцарт$, онъ могъ бы сказать о себЪ. У Пушкина каждое слово вЪситъ. „Райск!я“ его пЪсни тЪмъ, что он переносятъ насъ въ мръ вн$временныхъ, чистыхъь идей Херувимы удостоены лицезр5вя

Совершенства божя. „...Ты, Моцартъ, Богъ и самъ того не знаешь... Художникъ можеть и не догадываться 0 томъ, что его слуха коснулся „божественный глаголъ“ — все рав-

но: его искусство укоренено въ духовномъ опытЪ, въ которомъ ему открылась н$кая реальность и послЪ котораго