Otčій domъ : Semeйnaя hronika. Kn. 4-5

210 шую въ идіотизмъ старуху. Она никого не узнавала, была неопрятна и вообще производила непріятное впечатлѣніе тѣмъ „звѣринымъ11, что смѣнило въ ней все человѣческое. Побылъ минутъ десять, поговорилъ съ врачемъ и обрадовался, очутившись на чистомъ воздухѣ, въ суетѣ обыденной городской улицы. А вотъ тетя Маша не могла примириться: — Взять-бы ее домой, въ Никудышевку! Докторъ говоритъ, что вполнѣ это безопасно. А кто знаетъ? Можетъ быть, дома-то бы и поправилась... —- Я ничего не имѣю противъ, только... кто будетъ съ ней возиться? Ей-то, собственно говоря, все равно. Тутъ обманъ нашихъ чувствъ: вы не ее, а себя жалѣете. Всего лучше, если-бы она... — Такъ ужъ всетаки лучше, если умретъ дома, среди родныхъ. У ней и могила для себя приготовлена... ■— Не все-ли равно, Марья Михайловна, гдѣ мы будемъ гнить послѣ смерти? А вотъ гдѣ всѣ документы, которые потребуются, если мама умретъ? Павелъ Николаевичъ замѣтно встревожился. На другой день утромъ онъ уже выѣхалъ на почтовой парѣ въ Никудышевку. VI. Стоялъ Сентябрь. Уходившее лѣто, казалось, пріостановилось, оглянулось и посылало грустныя и ласковыя улыбки землѣ, похожей на задремавшую въ пріятной истомѣ послѣ родовыхъ мукъ роженицу... Наступила пора, которую въ деревнѣ называютъ „бабьимъ лѣтомъ11. Безоблачна небесная синева. Вся природа въ блеклыхъ пастельныхъ краскахъ. Воздухъ прозраченъ и звонокъ. Всѣ линіи рисуются тонко и отчетливо. Необыкновенная тишина, кротость, привѣтливость льются въ