Vъѣzdъ vъ Parižъ

152 Алѣ вспомнилось, какъ стояла она въ снѣгу, въ оврагѣ, и Семенъ Николаевичъ, бѣдный... какъ онъ плакалъ!... И никого, никого теперь!.. Накатывало гуломъ. Океанъ?.. Она увидала у дорожки — рыжикъ! Такой же, розоватый, оранжевая бахромка снизу, и тотъ же запахъ! Она поцѣловала рыжикъ и спрятала въ сумочку — милый привѣтъ Россіи. Песчаные, голые холмы. За ними—океанъ, бездумный, смутный отъ облаковъ. Онъ вдругъ открылся изъ-за бугра, огромный,—всей своей пустотой открылся, — и она почувствовала себя затерянной. Тяжелый, сонный, плескалъ онъ глухо по берегамъ. 1 яжелъ океанъ для одинокаго. Его безбрежность, бездумное его качанье — давятъ душу незащищенную. Не умолкая, мѣрно, шумитъ, шумитъ, — одно и одно, всегда. Долго она смотрѣла. И вотъ, безпредѣлье и пустотасжали ее тоской. Она поглядѣла къ небу. Сѣрая пелена давила. „Такая тоска... Го-споди!...а — шептала она, теряясь.„Вѣчная, слѣпая сила... Господи, есть же Ты?!...“ Замерцало въ глазахъ, и закружилось. Она быстро пошла отъ океана, слыша за собой шумъ, бездумный, темный. Вечеръ она просидѣла въ номерѣ, смотрѣла на желтые платаны, какъ опадали листья. Зажглись фонарики, у мэріи затрубили въ трубы: какой-то праздникъ. Крѣпко играли марсельезу. Потомъ очень скучно танцовали, пускали фейерверкъ. Въ трескѣ огней и трз^бъ чудились Алѣ писки какихъ-то птичекъ. И она увидала птичекъ: онѣ метались надъ площадью, прыгали по вѣтвямъ платановъ, тыкались сослѣпу въ балкончикъ, испуганныя трескомъ. Ихъ было множество — всякихъ, мелкихъ. Влетѣла одна въ окошко, куда-то ткнулась. Аля зажгла огонь. На спинкѣ кресла птичка держалась коготками, прижалась грудкой. Аля признала коноплянку-зеленушку. Нѣжно сняла, пригрѣла. — Милая конопляночка, откуда?...