Vъѣzdъ vъ Parižъ

31 въ дѣтствѣ, у каждаго—св о и, живыя. Покачиваетъ головой, читаетъ... Дремлетъ свѣчка, проснется-вздрогнетъ, закапаетъ на пальцы воскомъ, на старенькую книжку. Съ иконы смотритъ старичокъ, такой же, ласково моргаетъ. Я вспоминаю дребезжащій голосъ, я слышу непонятныя слова, святыя, — „... и уны во мнѣ духъ... весь день сѣтуя хожДахъ...“ — загадочною грустью льется. А на душѣ такъ ясно, такъ покойно. За окнами — сугробы, звѣзды. Вотъ уже онъ читаетъ — „Иже на всякое время и на всякій часъ.сонныя слова, ночныя. Гаснутъ свѣчи. Ночная улица синѣетъ. Сугробы завиваются горбами, — тонешь. Весь день валило. Снѣжными рядами копны. Такъ тихо въ нашей уличкѣ* такъ глухо: все забито снѣгомъ. Какъ хрупаютъ лопаты, слышно; какъ сгребаютъ, какъ тукаются комья... Возъ проползаетъ пухомъ, снѣговой, стойкомъ лопата. Извощикъ проплыветъ безшумно, фыркаетъ лошадка за угломъ, довольна, — снѣжкомъ праховымъ изъ-подъ ногъ взрываетъ. На тумбахъ, на заборахъ — стопки. Мягко, рыхло. Фонарики поцъ снѣгомъ, свѣтятъ сонно, собаки зарываются носами. За гвоздянымъ заборомъ, на березахъ, ворона каркнетъ густо, къ снѣгу, — не проснется. Отъ оконъ на снѣгу сіянья, на окнахъ розовое отъ лампадокъ. Придешь — тепло, уютно, топится лежанка къ ночи. На ней, подъ лампочкой съ зеленымъ колпакомъ, — завѣтный, новый „Вокругъ Сзѣта“, черный хлѣбъ горбушкой. Читаешь долго, пѣтухи взываютъ. Въ намерзшихъ окнахъ — звѣздное мерцанье, серебреный Угодникъ въ уголку, лампадка усиками водитъ... Все воскрешаетъ милое лицо, въ морщинкахъ. Радости, утраты, — проходятъ въ озареніи, какъ мигъ. За мной прислали... Но онъ же умеръ?.. Какъ же онъ... въ Парижѣ? вмѣстѣ мы?.. И умеръ, а живетъ. Не странно. Идетъ, поматываетъ узелочкомъ. Я — за нимъ.