Zapiski Russkago naučnago instituta vъ Bѣlgradѣ

128

удивительно поэтому, что среди мрачныхъ, образовъ людей отверженныхъ, злодЪйски-мрачныхъ, передъ нами встають образы высокой нравственной чистоты. И они, по закону конт: раста, особенно выдфляются, подобно бЪлому блику на черномъ фон$. ВспомнимЪъ, напр., старика-старообрядца, религознаго фанатика. Это былъ кроткй, смиренный и высоконравственный челов5къ. ВсЪ безъ исключешя питали къ нему неограниченное довЪр!е. Укажемъ, далЪе, группу кавказскихъ горцевъ въ томъ же „Мертвомъ ДомЪ“ Достоевскаго, особенно лезгина Нурру и дагестанскаго татарина Алея, исключительно чистаго и привлекательнаго юношу. „Грудно представить себЪ, — говорить Достоевский, — какъ этотъ мальчикъ во все время каторги могъ сохранить въ себЪ такую мягкость сердца, такую задушевность, симпатичность, не загрубЪть и не развратиться“...

Да, кто же станетъ отрицать, что тамъ, въ этомъ мрачномъ „Мертвомъ ДомЪ“, были и ТЪ, кто по слову поэта —

„Во тьмЪ, въ грязи и въ духотъ, Въ разливЪ каторжнаго смрада Сяли тихо, какъ лампада“...

(Георг Шенгели: „О тЪхъ°“).

Но — спросимъ себя — эти ли свтлые, чистые люди опред$ляли общ И тонъ русской каторги? „Весь этотъ народъ“, — говоритъ Достоевсый — „за нЬкоторыми немно-

гими исключениями... былъ народъ угрюмый, завистливый, страшно тщеславный, хвастливый и въ высшей степени формалистъ... Большинство было развращено и страшно исподлилось... Это былъ адъ, тьма кромфшная“. Говоря о своихъь сожителяхъ по казармЪ, авторъ отм$чаетъь рядъ „мрачныхъ и угрюмыхъ личностей, молчаливыхъ и завистливыхъ, съ ненавистью смотрфвшихъ исподлобья кругомъ себя и намЪревавшихся такъ смотрФть, хмуриться, молчать и ненавистничать еще долг!е годы, весь срокъ своей каторги“. Большая часть обитателей Мертваго Дома не обнаруживала ни малЪйшей тягостной думы о своемъ преступлении... „Кто могъ сказать, что высл$дилъ глубину этихъ погибшихъ сердець и прочель въ нихь сокровенное отъ всего свЪта. Но вЪлдь можно же было во столько то лЪтъ хоть что-нибудь замЪтить, уловить въ этихъ сердцахъ хоть какую-нибудь черту, которая бы свид$тельствовала о внутренней тоскЪ, о страдани. Но этого не было, положительно не было“.

А вотъ и н$которые отдБльные образы преступниковъ этого типа. Особенно врЪфзывается въ память разбойникъ Кореневъ. Это ‚былъ дик зврь вполнф, и вы, стоя возлЬ него и еще не зная его имени, уже инстинктомъ предчув--