Zapiski Russkago naučnago instituta vъ Bѣlgradѣ

262

щаться предательствомъ тЪхъ, которые тогда не изм$нили легитимизму: „жалюе люди! они ему служили съ одушевленемъ, когда онъ давилъ свободу; они его покидаютъ, когда онъ ее устанавливаетъ!“ Боле оправдываетъь Констана то, что оть него требовалось только соучасте въ сохранени и обезпечен!и того режима свободы, который былъ провозглашенъ конститущонною грамотою Бурбоновъ. Этимъ же доводомъ объясняется и то, почему онъ примкнулъ къ тому, что было названо „блестящимъ 1юльскимъ утромъ“, и къ „королю баррикадъ“ Людовику Филиппу, пожелавшему стать „королемъ-гражданиномъ“ и торжественно обЪщавшему, что отнын$ грамота „будетъ истиною“. И тогда рЪчь шла о грамотБ, или „харти“: „вся хартя и только хартия“. Констанъ, который ›„вид$ль надъ своею головою много правительствъ“ 13), ничего иного не добивался, кромЪ той свободы, которую обезпечивала эта хартя: „харт!я мнЪ кажется достаточнымъ средствомъ свободы; это — средоточе, около котораго мы всЪ всегда должны объединяться“ "*). Такая его позищя отнюдь не оправдываетъ ни утверждешя Бальденспергера, что Констанъ былъ „кондотьеромъ парламентаризма“ предлагавшимъ всЪмъ и всякому свои услуги, — утвержденя невЪрнаго еще и потому, что онъ быль рЬшительный противникЪ „парламентскаго всемогущества“, когда „парт!я, иМЪющая большинство въ палатЪ, желаетъ господствовать надъ народомъ“ *°), ни мнЪв!я Анатоля Франса, что Констанъ защищалъ свободу, не вЪря въ нее. Когда личной свободЪ угрожала опасность, Констанъ становился ш аг4ш$ сопзтапз. И онь безъ преувеличеня могъ утверждать, что въ течене сорока лЪтъ онъ всегда отстаиваль одинъ и тотъ же принципъ, и притомъ такой, который онъ считалъ абсолютнымъ *”). Именно благодаря этому одинъ новфйний изслдователь могъ его даже назвать ‚великимъ политическимъ мыслителемъ“ "*) Во всякомъ случа онъ былъ однимъ изъ политическихъ учителей французскаго общества въ ХХ вЪкК$.

Въ Германи ученые создавали общественное мнЬне. Въ ХУШ вЪкЪ Хрисманъ Томазй, этоть нфмецюй Вольтеръ, и отчасти Кенигсбергск профессоръ Кантъ, въ началЪ Х1Х вЪка Берлинск!е профессора Фихте и Гегель, читая университетскя лекши, давали политическое воспитан!е своему народу. Во Франщи было не то. Конечно и у нея были свои университеты. Но надо располагать совсфмъ спещальною начитанностью, чтобы быть знакомымъ съ политическими идеями, которыя тамъ пропов$дывались еще въ ХУШ въкъ, и чтобы знать хотя бы по именамъ ихъ профессоровъ. Политическое воспитане тогдашнему французскому обществу давали совсЪмъ не эти лица, а фрондировавший дворянинъ и бывший предс$датель Бордосской судебной палаты: Монтескье, Руссо,