Zapiski Russkago naučnago instituta vъ Bѣlgradѣ

265

гается: ‚индивидуальная свобода это ифль всякаго человЪческаго общен!я; на нее опирается публичная и частная мораль; на ней покоятся всЪ разсчеты промьшшленности; безъ нея нЪтъь для людей ни мира, ни достоинства, ни счастья“ 33). Благодяниямъ либерализма Констанъ противопоставляетъ зло того, что вскор$ стали называть „гувернементализмомъ“ и что нын$ именують „этатизмомъ“. Не управляйте черезчуръ. Предоставьте каждому устраивать свои дфла, какъ хочетъ. Предпр!имчивость индивидамъ. А государству — защита индивидсвъ, но никакъ не руководство и не притЪснен!е. Если правительство переступаетъь эти границы, оно становится произвольнымъ. И тогда оно врагъ. „Произволь — восклицаеть Констанъ — воть велиюЙ непр/ятель“ *5); морально „это то же, что физически чума“ ""); „борясь за произволъ, произволъ долженъ переступить всякую границу, раздавить всякое препятств!е, словомъ, создать то, чфмъ былъ терроръ“ *°).

КромЪ произвола власти, которая хотБла бы управлять деспотически, Констанъ опасался произвола массъ, которыя „требуютъ право поработить меньшинство большинству“. Такимъ образомъ его воспитательная работа получила два направленя. Надо было внушить французскому правительству убЪждене, что духу реставраши соотв$тствуетъь не произволъ власти, а свобода личности. И надо было напомнить публик слова Монтескье: „смЪшали власть народа со свободою народа“ *) и доказать, что Общественный Договоръ Руссо, „столь часто призывавиийся ради свободы“, былъ, собственно говоря, ‚самымъ ужаснымъ пособникомъ всЪхъ родовъ деспотизма“ 1“).

Эта двойная воспитательная задача была не легка. Тогдашняя Франшя находилась подъ режимомъ, который нЪмцы называютъ призрачнымъ конститущонализмомъ (ЗспешкКоп$Н{иНопа1зти$). Весь опытъ дЪйствительно конститущюонной жизни былъ еще впереди. Кром$ Франши, въ Европ были всего двЪ страны съ дЪйствительно конститущоннымъ устройствомъ не среднев$коваго типа. Это были Англя и Царство Польское, которому въ 1815 году русск императоръ Александръ |, носивший также польскую корону, пожаловалъ конститущю, которая по признан!ю такихъ польскихъ историковъ, какъ Ашкенази *°) и Кутшеба “б), была даже гораздо либеральн$е Бурбонской хартш. Призракъ револющи еще пугалъ французское правительство. Судьба страны находилась въ рукахъ правителей, которые не дов$ряли управляемымъ. Правительство не довольствовалось однимъ повиновеншемъ. Оно еще требовало доказательствъ легитимности. И оно считало себя призваннымъ не только наблюдать за жизнью индивидовъ, но и руководить ею. Посему, наприм$ръ, Поль