Zapiski Russkago naučnago instituta vъ Bѣlgradѣ

77

приличнымъ громкимъ см$хомъ, что опять должна была спрятать голову въ подушки постели, изъ которыхъ она цЪлый часъ, несмотря на угрозы Дуняши и ея тетки, не могла высунуть ее безъ того, чтобы не прыснуть, какъ будто разрывалось что то въ ея розовой груди и красныхъ щекахъ. Ей такъ смфшно казалось, что всЪ перепугались, и она опять спрятала голову, какъ будто въ конвульсяхъ, елозила башмакомъ и подпрыгивала всЪмъ тфломъ“. Толстой, какъ художникъ, совершенно отвергаетъ не только злобный см$хъ, Фдкую сатиру, оскорбительный сарказмъ, но даже ироню, особенно по отношеню къ простому народу. Обрисовавъ комическую фигуру Поликушки (который, какъ знаменитый въ округ коновалъ, сыпалъ какъ попало и сулему, и сБру, составляя уб1йственное лекарство для лошади и прибавляя иронически: это — не аптека), Толстой спЪшитъ добавить, что и интеллигентные врачи не уступаютъ Поликушк$ въ своемъ неразуми. „Я для Димы пишу комедю, говоритъ Толстой. Чтобы не повторяться, я перечиталь „Плоды просвЪщеня“. Я совсЪмъ ихъ забылъ, и, признаюсь, прочелъ съ удовольствемъ. Я такъ см$ялся. Очень понравилось мнЪ, когда все уже разъясннлось: „ну, а повышенная температура? А вибрашя Гроссмана?“ Нехорошо тамъ въ концЪ — Таня — французская гризетка, да еще нехорошо ироническй тонъ по отношеню ко всфмъ, особенно, къ мужикамъ“. Свое непротивлен!е злу силою Толстой склоненъ распространять и на силу злого смЪха: „Каждый нмЪлъ что сказать въ осужден!е и осмфян!е бЪдной Манташевой, разговоръ весело затрещалъ, какъ разгорЪвшййся костеръ“ (Анна Каренина).

Л. Я. Гуревичъ въ своихъ воспоминаняхъ о Толстомъ (Литература и эстетика, 1912 г., стр. 293) разсказываетъ, какъ однажды посл отъ$зда гостей изъ Ясной Поляны, кто-то сталь забавно передавать претеншозныя замфчаня одного изъ уъхавшихъ, который и въ домЪ Толстого не могъ отдЪлаться отъ обычного самодовольнаго ломан!я. Толстой остановилъ: „Ахъ, братцы, нехорошо это выходитъ у насъ принимаемъ гостей, услаждаемся, а какъ они со двора, начинаемъ злословить, неблагородно выходитъ“. — Да какъ же быть, когда эдак! ломака? ВЪдь смфшно. — См$ялись, заговорили, было о другомъ, но скоро вспомнили еще одно изречен!е ломаки. Толстой опять остановилъ. Но вскорЪ вдругъ невольно заговорили о томъ же. — Какъ? Опять? воскликнулъ Толстой со см$хомъ. „Ну, видно, не совладать. Валяй его въ три кнута, ребята“. И всЪ хохотали до упаду, уже не надъ гостемъ, а больше надъ собой и еще Богъ знаетъ надъ чЪмъ,

Когда въ Ясную Поляну пр1Бзжалъ какой-нибудь не-