Zarя russkoй ženšinы : эtюdы

108 ными неистовствами вымещала на монахахъ-миссіонерахъ мѣстнаго Троицкаго монастыря всѣ свои, претерпѣнныя отъ нихъ, скорби и утѣсненія. (Мельниковъ, 36). Не будетъ невѣроятнымъ предположить, что съ этимъ и другими подобными погромами связанъ заключительный эпизодъ въ тѣхъ варіантахъ былины, которые изображаютъ князя Владиміра расположеннымъ на милость къ плѣнному Соловью и даже предлагающимъ ему разныя почетныя должности. Но свирѣпый дикарь съ глумленіемъ отвергаетъ княжескія любезности, откровенно заявляя, что его „серце разбойницко" неспособно пріять ни служилаго положенія, ни монастырскаго покаяннаго житія. Если ты меня посадишь воеводою отъ меня всѣ выть будутъ; если ты меня посадишь въ монастырь строителемъ, то не строитель я буду, а разоритель. Вызывающее поведеніе угрожаемаго казнью Соловья Всев. Миллеръ справедливо находилъ страннымъ. Тѣмъ болѣе для богомольнаго покаянца, разбойника „Могута" Степенной книги, къ которому В. Миллеръ, какъ мы ниже увидимъ, пріурочивалъ Соловья вообще и, особенно, въ'этомъ эпизодѣ. Впрочемъ, въ позднѣйшихъ волжскихъ разбойничьихъ пѣсняхъ отвѣты плѣнныхъ удалыхъ (Стеньки Разина, Ваньки Каина) воеводамъ и губернаторамъ, на допросахъ, грубятъ съ тою же рѣзкою откровенностью, которою плѣнникъ самъ на петлю напрашивается. Вѣдь это именно и называется въ пѣсняхъ: „умѣлъ воровать, умѣлъ отвѣтъ держать", — не слукавилъ, не отрекся отъ своего дѣла и званія. В. Миллеръ видѣлъ въ поведеніи Соловья пріемъ „эпической наивности". Я бы опредѣлилъ его скорѣе лирическимъ порывомъ или, точнѣе, взрывомъ дикой энергіи, полоненной, но ненавидящей до неспособности къ притворству. Но у Рыбникова (II. № 63 стр. 334) есть большая запись (отъ Андрея Сорокина), представляющая сцену въ гораздо болѣе правдоподобномъ распредѣленіи ролей.