Pčela

Солнце за лйсъ закатилось...

Солнце за лФс ь закатилось, СвФжестью пахнуло, Въ камышахъ, подъ лаской неба. Озеро заснуло. Тихо выплылъ мФсяцъ блфдный. Въ озерф дробится, Серебрить его поверхность, Въ глубь его глядится. А изъ рощи пФсня счастья, ПФснь любви несется, И съ какой-то тайной болью Въ сердцф отдается. Будить эта пФснь невольно СвФтлое былое, Все, горячимъ этими сердцемъ, Страстно прожитое. ТФже ночи... та же пФсня... Тотъ же мФсяцъ свфтитъ, Да по старому на пФсню, Сердце не отвФтитъ! Прежней вФры, чистой вФры Въ немъ уже не стало, Не любить ему, не биться, Какъ уже бывало! Не течетъ рФка обратно, Что прошло —не будетъ... Только сердце дней минувшихъ ВФчно не забудетъ. Въ темной рощф пФсня счастья, ПФсня нФги льется, И, внимая этой пФсни, Сердце съ болью бьется...

Бъ теченьи многихъ, многихъ льтъ...

Въ теченьи многихъ, многихъ лФтъ Мы шли одними путемъ... Вдали мелькалъ предъ нами свФтъ, Мы дрогли подъ дождемъ. Не легокъ былъ безвестный путь, Но мы, рука съ рукой, Съ тобою шли... тоскливо грудь Сжималася порой. Не мало бурь, не мало грозъ Мы видФли въ пути... И частыхъ бурь, и жгучихь слезъ Ты не могла снести. И думалъ я тогда съ тоской: Когда жь конецъ борьбф? Когда же счастье и покой Я обрФту себФ? И вотъ нФтъ тучь, и нФту грозъ, Кругомъ и тишь и свФтъ... Но я желалъ бы снова слезъ И бурь минувшихъ лФтъ!

Счастливь, кто талантъ природный.

Счастливь, кто талантъ природный СвФтомъ знанья укрФпилъ, И для пользы всенародной Мыслью свФтлой, благородной Честно, доблестно служилъ.

Счастливь, кто свои мечтанья Сохранить до гроба могъ, Кто не палъ отъ испытанья, Гордо вынесъ всФ страданья, Кто въ борьбФ не изнемогъ. Но счастливь не только живпий, ВФря принципамъ своимъ, Счастливь, сердце сохранивши, Свято, искренно любивцлй, Бывпий самъ любимъ!

Письмо изъ Сербiи.

Священники воины. {Отъ нашего корреспондента въ Сербам, А. Хитрова). Въ этомъ письмФ я хочу познакомить читателей съ моими хорошими прьятелями, босшйскими священниками—добровольцами. Читатели не побрезгуютъ знакомствомъ съ этими жалкими райями, этими, не совсФмъ-то обычными воинами, служителями алтаря и проповФдниками мира на землФ. Помните, когда загорФлась сербско-турецкая война, среди райи, почти по всему Балканскому полуострову, началось глухое волнеше. Райя, какъ бы послФ долгаго и тяжелаго сна, что то почуявъ, по всюду, мало по малу, начала пробуждаться. Глухое волнеше, по мФстамъ, переходило - въ открытая мелшя вспышки. Славяне встрепенулись. ЗавидФвъ нагоризонтФ и багровое зарево войны, бФдная райя подумала: „то зоря свободы занимается“... Да, тогда надъ Балканами, тамъ, гдф царила „вФчная ночь 11 -, небо вдругъ освФтилось. Тогда, при этомъ багровомъ свФтФ, весь м!ръ увидйлъ „невфдомую 11 ему, ужасную картину. На Балкапахъ, во мракФ, точно въ аду, 'пригвожденная къ скалФ, вся въ цФпяхъ, обливаясь кров!ю, съ адскими и невыразимыми муками на лицф, висФла вФчная «Балканская мученица». Она тяжко на весь м!ръ простонала: «доколф о Господи?»... Весь хриспанскы м!ръ тогда содрогнулся отъ этого ужаснаго стона... Но пожаръ успФли потушить. Какъ послФ метеора, все освФтившаго и исчезнувшаго вдругъ, надъ Балканами снова легъ •еще болФе непроницаемый мракъ, и опять тамъ стала былоцаритъ непроглядная „вФчная ночь 11 . Исчезла въ этой «сФни смертной» и ужасная картина, такъ перепугавшая всФхъ... Всему западному человФчеству хотФли растолковать, что на Балканахъ оно ровно ничего не видфло «ужаснаго», несли оно все содрогнулось тогда при видф страшной и потрясающей картины,—такъ это просто съ нимъ былъ кошмаръ... Окровавленную райю опять спеленали цфпями, а чтобъ писку ея не было слышно, надъ ея ухомъ «пестуны» стали трясти погремушками пустыхъ и звонкихъ «реформы», старались дать снотворнаго, въ видф одуряющей мусульманской конституцы, убаюкивали и укачивали сладкими пФснями о чудномъ ея будущему и съ нетерпФшемъ ждали когда же наконецъ, эта райя на впки заснетъ... Въ Босши, когда началась сербско-турецкая война, глухое волнеше среди райи, какъ передаютъ, было повсюду замФтно. Но турки здФсь приняли энергичесшя мФры. Зародыши возсташя истреблялись безпощадно. Вся же ярость мусульманъ обратилась преимущественно на поповъ и на тФхъ в.пятельныхъ босняковъ, которые заражены были «освободительной» идеей. Турки, конечно, знаютъ, что темную массу райи всегда легче сдавить, истребивши тФхъ, которые могутъ открывать ей глаза и руководить ею. Многихъ священниковъ, какъ возмутителей, турки тайно намФтили къ смерти. Имъ, быть можетъ, грозила ужасная смерть; но пастыри, бросивши свою разбФжавшуюся паству, свои беззащитный семейства, бФжали къ бере-

гамъ Дрины, туда, гдф въ это время уже развивалось знамя съ давно желанными на немъ словами: «освобождеше Босши». Съ оруж!емъ въ рукахъ, съ глубокою надеждою въ сердцф, мирные пастыри церкви стали подъ это знамя, какъ простые солдаты. Они рФшились со своими земляками не выпускать этого знамени до тФхъ поръ, пока ихъ «Босна» не будетъ свободна, или умереть. Теперь это знамя свернуто и брошено, какъ негодная тряпка. Боснякамъ же сказали: довольно! Идите назадъ въ свою Босшю, фала вамъ и султаномъ вы «прощены!» Да, утФшьтесь, печальные борцы за освобождеше Босши, вы прощены, самъ султанъ васъ простилъ за эту шалость!.. Но какъ не мила родная сторона, какъ не велика нуждаи нищенство на чужбинф, знаю, не мнопе изъ нихъ пожелали вернуться въ прощенную «Босну» прощеными сынами ея. Почему-то мнФ изъ всФхъ несчастныхъ существъ на свФтФ теперь больше всего жаль вотъ этихъ „прощеныхъ шалуновъ 11 , босняковъ-добровольцевъ. Ужь и заморились они сердечные, сидя на берегахъ Дрины и все посматривая на тотъ берегъ ея, гдф лежитъ родная ихъ «Босна». Вы вфдь знаете, дринскимъ добровольцами пришлось чуть не цФлый годъ сидФть въ лагеряхъ, полураздфтыми, полуголодными... Сами-то сербы, т. е. народное войско, тотчасъ за перемир?емъ повалили по своимъ теплыми кучами, которыя какъ магнить всегда ихъ къ себФ притягивали а добровольцевъ заставили и осень и зиму сидФть въ холодныхъ лагеряхъ да караулить Дрину Такъ цФлую осень и зиму и просидФли въ лагеряхъ добровольцы и зябнули, и совсФмъ изныли отъ непонятнаго имъ такого измождающаго и душу и тФло сидпнъя... ЗатФмъ добровольцевъ, заморивъ, пригнали въ БФлградъ. (Ихъ тогда перемФщали съ одного края Сербы совершенно въ другой, противоположный, въ Кладово... уже подальше отъ «Босны»). Въ БФлградФ ихъ встрфтили съ музыкой (еще бы! Надо же прюбодрить-то заморенныхъ добровольцевъ), а размфстили по кафанамъ!! ЗатФмъ они, прюбодрившись, маршировали предъ княземъ Миланомъ на снфжной площади въ худыхъ опанкахъ Миланъ тутъ имъ сказали: „Хорошо юнаци! Благодарю завФрную службу... Вы сидФли прежде на ДринФ, идите теперь сидФть въ Кладо“... «Живы!» крикнули добровольцы. Пошли и посидФли еще вн КладовФ. МнФ пришлось познакомиться со многими священниками, бФглецами изн Босны. Какъ я уже упоминали вн своемъ первомн письмФ, два священника жили въ Петковацкомъ монастырф. Одинъ изъ нихъ о. Теорий, еще совсФмъ юноша, всего лФтъ 22-хи. Это высокш, статный молодой человФкъ, съ едва пробивающеюся бородкою, съ русыми кудрявыми волосами, высокими лбомъ и умными, но чрезвычайно грустными глазами. У него всегда губы такъ сложены, какъ будто, мнФ казалось, онъ вФчно плачетъ безъ слезъ, и слезы не льются лишь потому, что уже давнымъ давно изсякли, —и какъ ни напрягай г лазь, тамъ нФтъ уже ни одной слезинки. Когда Дринская арм!я оставила турецкую территорно, возвратилась во свояси и предалась ненарушимому покою, о. Теорий заболФвши, оставили лагерь и пошелъ искать себФ щйюта въ монастырь Петковацъ. Но въ стФнахъ монастырскихъ для него не нашлось угла и членомъ браты онъ не былъ принять. Къ счасэтю нашелся добрый человФкъ, именно газда (хозяинъ) монастырской кафаны, родомъ тоже изъ Босши, который и прпотилъ его у себя въ кафанФ. Чтобы чФмъ нибудь отплатить доброму кафаныцику, о. Теорий старался помогать ему по хозяйству. Онъ рубили дрова, мололи кофе, мыли посуду и даже няньчилъ дфтей. Другой священники боснякъ, старики, съ длинною сФдою бородою, тихlй, молчаливый, всФмъ напоминали мнФ нашего типичнаго сельскаго священника —старца. Ему дана была келья въ монастырф и онъ былъ принять членомъ браты (онъ хлопоталъ объ этомъ у Митрополита). Старецъ каждый Божы день служилъ въ часовнФ утреню, часы и вечерню, часто совершенно одинъ-одинешенекъ въ тихой и убогой

318

ПЧЕЛА.