Rodnoe

98 ■сто по телеграфу имъ извѣстно11. И только стали слѣзать съ телѣги, сказалъ: — Монахи ѣдутъ! Обогнала батюшкинъ тарантасъ пара, съ пристяжной на отлетѣ: ѣхалъ о. казначей въ высокомъ клобукѣ и двое послушниковъ. На крыльцѣ вспомнила Арина, что оставила ключи въ комодѣ, и затревожилась. Сейчасъ же пошла и увидала, что комодъ запертъ, а ключей нѣтъ. — Ой, растащили... Кликнула Софьюшку, пытала. Сказала ей Софья прямо въ глаза: — Ой, грѣхъ какой... да что вы, что вы... все сберегла, заперла... да какъ же это я... да я развѣ... Посмотрѣла Арина ей на лицо: лицо бѣлое, губы поджаты, пальцами перебираетъ на груди,—испугалась. Заглянула Арина въ старый бумажникъ — лежали бумажки, а сколько было, не знала. — Бабушка, дайте... дайте немножечко... на бѣдность на нашу, на Ванюшку... Жадно смотрѣла Софья на истертый бумажникъ, перебирала на груди пальцами. — А не мое, родная... чужое добро... — сказала Арина и заперла. Служили панихиду сперва горбачевскіе, потомъ монастырскіе. Сняли съ глазъ пятаки, и опять усмотрѣли бабы, что все еще выглядываетъ изъ-подъ налившихся вѣкъ. Видѣла и Арина и думала, что ея чередъ. Молился въ уголку Захарычъ и думалъ, что его чередъ. Видѣлъ глаза и Семенъ Морозовъ и думалъ, что его. И хоть совсѣмъ не боялся смерти, а сталъ говорить себѣ, что не изъ его двора: Арининъ чередъ. И никто не зналъ—чей чередъ. Вечеромъ пріѣхалъ съ семьей Николай Данилычъ, все пошло гладко, и старшій приказчикъ Иванъ Акимычъ, выслушавъ приказанія, сказалъ, какъ всегда: