Rodnoe

79 Такъ и не доискался у него, какъ онъ „дошелъ", и хорошо ли ему. И когда выходилъ, нагибаясь, чтобы не убиться о притолоку, услышалъ: — Милостыньку твори. Обернулся, а о. Сысой стоялъ передъ уголкомъ, молился. ■Ѣхалъ Данила Степанычъ на своемъ тяжеломъ и ■тихомъ конѣ, въ покойной пролеткѣ, и думалъ о Сысоѣ... Думалъ, что вотъ готовится человѣкъ, важное у него есть, свое, за жизнью. Къ этому-то важному и готовится. И стало ему грустно и тревожно. А онъ-то что же не готовится? Тотъ ужъ давно готовится, тридцать лѣтъ... — Господи, Господи!.. — Чего изволите-съ? — спросилъ, оборачиваясь къ нему, Степанъ. Поглядѣлъ Данила Степанычъ на его дурковатое лицо и махнулъ рукой. Березовой рощей шла дорога. Широкіе кусты орѣшника протягивали надъ головой ярко-зеленые въ солнцѣ зонты съ темнѣющими гроздочками новыхъ орѣховъ, шурхалй по Степанову картузу, брызгали нескатившимся съ утра дождемъ. Въ глухой сторонѣ, влѣво, куковала кукушка чистымъ, словно омытымъ въ дождѣ голоскомъ. Послушалъ, и стало еще тоскливѣй. И пока ѣхали березовой рощей, безъ-устали куковала кукушка. Спустились на луговину, къ рѣчкѣ. Здѣсь она выбѣгала изъ-подъ ключевскихъ обрывовъ и текла на свободѣ петлями и завертками, вся извертѣлась, какъ вольная дѣвчонка. Трава была здѣсь высокая и густая, и всегда много было по мелкимъ кусточкамъ крупныхъ голубыхъ колокольчиковъ, а въ осочкѣ прятались незабудки. Солнечно было здѣсь, парило съ сырого лужка, и носились стрекозы. Знакомое мѣсто. А какъ разрослись ольхи! А раньше было совсѣмъ голое .мѣсто.