Rodnoe

89 Сидѣлъ и плакалъ отъ радости, что любятъ его, что такъ заботятся, что... Такъ былъ половъ тихою радостью, что и не высказалъ бы, отчего и плачетъ. И весь день и вечеръ радовался всему. Къ ночи стала отъѣзжать окружная родня — не оставляли гостить. Бабы увозили несговорчивыхъ. Уѣзжали довольные, благодарили. Все лѣзли въ садикъ, приставали цѣловаться, тянулись пушистыми бородами и мокрыми усами, выговаривали: — Спасибо на угощеньи, батюшка-братецъ... Миколай Данилычъ... Дай Богъ вѣку Данилѣ Степанычу, папашенькѣ... только и пожить намъ... Накормили-напоили... не погнушались... Запоздно стали разъѣзжаться гости, къ третьимъ пѣтухамъ. Горбачовскаго батюшку чуть не силой увезъ семинаристъ, на рукахъ поднялъ на тарантасъ, а всѣ смотрѣли, какъ батюшка упирался ногами и наступалъ на рясу. Ранней зарей, еще только начали золотиться верха Медвѣжьяго Врага, уѣхалъ Николай Данилычъ съ женой и дочерьми на автомобилѣ, — надо было ему быть утромъ въ кредитномъ, по залогу дома. Остальные поѣхали на ямскихъ тройкахъ къ утреннему поѣзду, къ семи часамъ. Осталась у двора одна телѣга, и въ ней спалъ рыжій шаловскій староста, мертвецки пьяный. Гармонисты пошли на посадъ, и долго въ Ключевой было слышно по свѣжей зарѣ, какъ хорошо играли двѣ гармоньи въ лѣсу за рѣчкой. XIV. Поднявшійся день былъ такой жаркій, что стало драть краску на новомъ домѣ и каплями выступала смола. Арина понавѣшала въ комнатахъ мокрыхъ простынь, чтобы было легче дышать: такъ совѣтовалъ докторъ. Данила Степанычъ ночью спалъ плохо, только къ утру уснулъ, и уснулъ такъ крѣпко, что проспалъ обѣдню. А