Rodnoe

'92 нила Степанычъ... родной вы нашъ“, — онъ сказалъ, легко забирая воздуху и все еще не снимая руки: — Спасибо тебѣ, ходишь за старикомъ... А помру я... Николя устроитъ... И она вспомнила, какъ обѣщалъ Сергѣй Николаичъ взять ее въ горничныя въ Москву. А онъ радовался, что еще не слѣпнетъ, что различаетъ даже бѣлаго голубка на гребешкѣ крыши, даже зеленую чащу Медвѣжьяго Врага, что легко дышится, и говорилъ: — Замужъ бы выходила... лучше... Мягко посмотрѣлъ на нее, а она посмотрѣла къ за€ор}г и сказала: — Кто жъ съ ребенкомъ-то возьметъ... а на семью неохота. А внутри было радостное, что живетъ съ хозяйскимъ сыномъ-красавцемъ. Грѣха нѣтъ,—и онъ свободный, и она. Мало ль живутъ!.. Тихо повела Данилу Степаныча на терасу, помогла сѣсть въ плетеное кресло, подложила подъ ноги подушку, накапала капель отъ слабости, какъ всегда, и, все думая про свое, побѣжала проворно, топоча босыми ногами тіо прохладному новому полу, на заднее крылечко. Увидала, что Ванюшка тащитъ изъ бочки затычку и шлепаетъ въ лужицѣ подъ бочкой, звонко крикнула: — Шши ты, пострѣленокъ! — сбѣжала и схватила подъ мышки. — Шваркну вотъ головешкой! Чмокнула въ затылокъ, пахнущій коноплянымъ масломъ, и, что-то вдругъ вспомнивъ, пошла въ огородъ ■и принялась шарить въ огурцахъ. Забыли про нихъ за праздникомъ, а они еще дня три тому показали мѣстами крупныя завязи. Нашаривала, отворачивая плети, и находила. Уже начинали яснѣть кончики и растекаться пупырья. Нарвала въ подолъ съ десятокъ, сунула глядѣвшему изъ-за плетня Ванюшкѣ огрызанную половинку, ■подергала за ухо,—перва-первинка, нова-новинка, — по¬