Rodnoe

93 грозила и, похрустывая сладкій и теплый огурецъ, вбѣжала на терасу и высыпала на столъ катышкомъ передъ. Данилой Степанычемъ. — Вотъ и огурчики вамъ... да славные-то какіе, да ядровитые... А Данила Степанычъ опять дремалъ въ креслѣ, опять что-то видѣлъ, — перебила она его дрему. Увидалъ свѣжіе огурцы, полюбовался, взялъ одинъ и понюхалъ. Пахло свѣжестью, и уже по запаху слышалось,, какой онъ сладкій и крѣпкій. — А-а, какіе... вотъ ботвиньицы-то хорошо... Тамъ Николя бѣлорыбицы мнѣ привезъ, скажи Аришѣ... кисленькаго... Остался одинъ сидѣть. Звенѣла подъ потолкомъ оса. Шумѣли по стекламъ терасы мухи. Много было ихъ: липучки на стѣнѣ были черны. Нападала въ ихъжаркомъ жужжаньи дремота. И слышалось неподалечку знакомое: — Кормильцы-батюшки... подайте святую милостнику Христа ради... „Сколько ихъ все ходитъ",—думалъ въ дремотѣ:„и по такой жарѣ ходятъ". Увидалъ старичка изъ Манькова съ палочкой, у кустика, много кусковъ хлѣба, и въ нихъ рылся палочкой старичокъ, какъ-будто копалъ землю. И опять увидалъ Степана, спрашивающаго: — Данилъ Степанычъ, въ монастырь-то поѣдете?.. Будто толкнуло отъ этихъ словъ, испугало. Силой страха открыло глаза, открыло на одинъ мигъ, и увидалъ Данила Степанычъ въ этотъ одинъ мигъ, въ страшной ясности, что кланяется ему зеленая стѣна за садомъ — Медвѣжій Врагъ, — кланяются рябина, топольки и заборъ, и перила терасы, и дорожка, и край избы, и стѣна дома, и онъ кланяется, и все ходитъ, и кружится, и все •— живое. И онъ поклонился имъ и хотѣлъ крикнуть, позвать: Арина! И забылъ, какъ это