Rodnoe

95 и эти слезы не скатывались, а липли и размазывались по морщинамъ, и мокрый былъ отъ нихъ замшенный и заострившійся подбородокъ. Съ выкриками причитала Софьюшка, только-только совсѣмъ живого видѣвшая Данилу Степаныча, какъ онъ порадовался на первые огурцы. Огурецъ такъ и остался лежать на столѣ. И Ванюшка, глядя на мать, ревѣлъ, растянувъ бѣлозубый ротъ, передыхалъ и опять ревѣлъ. Прибѣжали сосѣди. Стоялъ въ валенкахъ и въ полушубкѣ на худыхъ плечахъ Семенъ Морозовъ и говорилъ едва слышно: — Глаза-то закрыть надо... закрыть глаза-то... Набѣжали бабы, заняли весь палисадникъ, трещалъ отъ ребятъ заборъ. Надо было распоряжаться. Степанъ выгналъ бабъ, чтобы не мѣшали, переложилъ съ Софьюшкой на простыню Данилу Степаныча и перенесъ въ комнаты, на сѣно. Такъ распорядилась закаменѣвшая въ своемъ горѣ Арина. Здѣсь принялись обмывать двое, Арина и Дударихина мать, а Степанъ сѣлъ на брюхатенькую лошадку и потрусилъ въ городъ — сказать по телефону въ Москву. Обмыли съ молитвой, и Дударихина мать спросила у Арины, можно ли взять обмылки. Арина отдала ей бѣлье: такъ всегда дѣлалось. Потомъ принесли съ терасы дубовый раскладной столъ, настлали свѣжаго сѣна, накрыли простыней, обрядили покойнаго въ чистое бѣлье, одѣли въ новый халатъ, шитый на Пасху и всего разъ надѣванный, — сѣрый, съ голубой оторочкой, — расчесали затвердѣвшую бороду. Бабы увидали, что все еще выглядываютъ глаза изъ-подъ вѣкъ, пошептались: выглядываетъ еще кого по себѣ. Арина нашла два старыхъ пятака, — лежали у ней въ мѣшочкѣ, въ укладкѣ, вмѣстѣ со смертной рубахой и темнымъ платьемъ, сшитыми загодя. Не первые глаза накрывались этими пятаками. Положила Данилѣ Степанычу на глаза, и лежалъ онъ покойно и важно, съ разгладившимся широкимъ лбомъ, руки