Vladimіrskій sbornikъ : vъ pamętь 950-lѣtїę kreštenїę Rusi : 988-1938

159 стоитъ въ сторонѣ отъ разсматриваемой здѣсь литературы, и въ неоконченной поэмѣ Елагина „Владиміръ Великій" (1829 г.). Отношеніе авторовъ этого времени къ Владиміру Святому лучше всего видно, говоритъ Сиповскій, изъ плана, набросаннаго Жуковскимъ къ оставшейся не написанною его поэмѣ о Владимірѣ: „Сказки и преданія пріучили насъ окружать Владиміра какимъ-то баснословнымъ блескомъ, который можетъ замѣнить самое историческое вѣроятіе. Поэма будетъ не историческая, а то, что нѣмцы называютъ готапіізсігез НеІсіеп§есІісНі, — слѣдовательно, я позволю себѣ смѣсь всякаго рода вымысловъ, но наряду съ баснею, постараюсь соединить и вѣрное изображеніе нравовъ, характера, времени, мнѣнія'1. Кромѣ Лѣтописи, Поученія Владиміра Мономаха, Слова о Полку Игоревѣ, онъ собирался использовать русскія народныя пѣсни и сказки, Гомера, Виргилія, Овидія, Аріоста, Тасса, Камоэнса, Мильтона, Соути, Вальтеръ Скотта, Оссіана, Эдду, Пѣсню о Нибелунгахъ, западноевропейскую балладу. Итакъ, въ форму, взятую изъ нѣмецкой литературы, вливается интернаціональное содержаніе, для котораго Владиміръ Святой является лишь предлогомъ. Послѣ появленія „Исторіи" Карамзина авторы охотно пользовались е^-матеріаломъ. Классическимъ памятникомъ этого рода литературы является поэма Пушкина: „Русланъ и Людмила" (1820 г.), начинающаяся, по былинному, пиромъ у князя Владиміра и кончающаяся имъ же, наполненная героями и событіями, ничего общаго съ историческимъ Владиміромъ не имѣющими. 900-лѣтній юбилей крещенія Руси не породилъ въ русской поэтической литературѣ сколько-нибудь значительнаго и серьезнаго интереса къ Владиміру и его эпохѣ. * Въ противоположность устной традиціи болѣе поздняго времени, то изъ нея, что было записано еще во время Ярослава Мудраго и успѣло попасть въ „Древнѣйшій кіевскій лѣтописный сводъ" 1039 г., даетъ вмѣстѣ съ произведеніями національной струи и сообщеніями иностранныхъ источниковъ основную массу достовѣрныхъ свѣдѣній о Владимірѣ. Какъ же намъ рисуется онъ по этимъ памятникамъ? Прежде всего, бросается въ глаза его религіозность. И въ языческую, и христіанскую пору его жизни она напряжена до высочайшей степени. Язычникомъ онъ ставитъ новые кумиры, возрождаетъ язычество, доходитъ до человѣческихъ жертвъ; въ качествѣ христіанина онъ наполняетъ Русскую землю церквами и становится образцомъ христіанскихъ добродѣтелей. Другая выдающаяся черта его характера — энергія и рѣшительность. Въ этомъ отношеніи онъ нисколько не уступаетъ своему отцу Святославу, но далеко превосходитъ его разнообразіемъ ея проявленія.