Vъѣzdъ vъ Parižъ

130 шійся изъ тумана, и уже гаснущій. Завтра онъ снова будетъ, будетъ навѣрное. Не все же туманъ и дождь. Эта встрѣча и земля моей родины, которую я такъ близко почувствовалъ въ этотъ вечерній часъ, живыя нѣдра которой неизсякаемы, дѣлаютъ меня болѣе сильнымъ. Я крѣпче держу перо. Слово — великая сила, дарованная земнымъ. Слово творящее — Слово-Богъ. Тихія овцы, крот, кія, и тихій пастырь. Я почувствовалъ непорываемую связь съ моимъ давнимъ, съ духовно-вѣчнымъ, что несли въ жизни и передали намъ всѣ, укрывшіеся камнями и кустами по кладбищамъ. Слово — родной мой языкъ и мысль. Я такъ былъ счастливъ, и я понесъ эту примиряющую тишину — къ себѣ. Да, я еще увижу его, пастыря. Онъ далъ мнѣ слово зайти на Праздникъ. Я ему предложилъ пять шиллинговъ. Онъ сказалъ: — „А чѣмъ же я отработаю ихъ, добрый сэръ?44 И положилъ за чулокъ, покачивая головою. Завтра доставитъ ему почтальонъ фуфайку, куртку и башмаки. И онъ покачаетъ головой. Все еще ощущая неуловимый запахъ нашихъ холмовъ и туманнаго кеба, древнихъ камней церковныхъ, которые унесли меня въ колыбель народа; запахи стада, овечьяго сыра и пастуха, и непередаваемый ароматъ скорбныхъ словъ древняго генія, трепетныхъ и доселѣ, — я пишу вамъ отвѣтъ — привѣтъ. Да, Вы, отчасти, правы. Много и грязи, и крови, и неправды въ жизни. Много, какъ пишете Вы, „парикмахеровъ, мясниковъ, шофферовъ и лакеевъ44. Да, лакеевъ. И въ политикѣ, и въ искусствѣ, и въ мысли-чувствѣ. Много кинематографовъ, — правы Вы. Кинематографовъ и шофферовъ. „Шофферы всюду, — въ вонючей кожѣ, въ вонючемъ маслѣ. Мчатъ они въ ревѣ-гулѣ, рвутъ чаевыя и „по-часамъ44, ведутъ машину тысячеглаз}'Ю, тысячеротую, послушную, какъ рабы, и давятъ въ бѣгѣ своемъ живое, оставляя угарный слѣдъ. Сброситъ она порой, ударитъ въ камень, — и разбивается на куски44. Да, я знаю. И без-