Vъѣzdъ vъ Parižъ

131 мѣрную пошлость, и исполинское чванство, и всемірное второклассничество. Отъ кинема, отъ отравляющихъ Духъ „моще" получаемъ мы и политику, и мораль, и новеллы, инауку даже; и мысли, и рѣчи, и жесты, — все бѣгло, смѣшно и плоско, и „пахнетъ въ мірѣ бензиномъ", какъ пишете Вы, „и потѣшающимъ „Максомъ", паяцемъ и шуллеромъ всѣхъ сортовъ. А чудесныя лиліи, рожденнныя изъ Голгоѳскоіі Крови..." Да, Вы, отчасти, правы. Взмыли моторы и на Голгоѳу и сбили Крестъ, подавили святыя лиліи. Да, забыто много прекраснаго, и кроткій голосъ изъ Геѳсиманскаго Сада смолкъ. Ушелъ въ Пустыню — рѣшать и думать? Съ холмовъ я часто поглядываю въ туманъ. Что дальше? Да, Вы отчасти правы. Не забудьте только, что когда-то „гласъ вопіющаго въ пустынѣ приготовлялъ путь Господу". Этотъ гласъ не смолкнетъ, пока живо Слово творящее. Мысль—тревожно ищущая. „Воззвалъ голосъ отъ Іордана". Голоса будутъ. Голоса должны быть. Больное Ваше... Я знаю родину Вашу, знаю ея велику10 литературу, и тревожную ея совѣсть знаю. И вѣрю, что сильная мысль и чувство еще могутъ дѣлать въ Европѣ то, что когда-то въ приіорданской пустынѣ дѣлалъ Великій Духомъ. Въ прогрессъ человѣчества я вѣрю и этой вѣрѣ не измѣню. Надо творить и будить. Надо дѣлать. Надо умѣть быть вождями и крѣпко вѣрить въ себя. Я знаю теперь и о „провалѣ" вашемъ, и о крови, залившей жизнь. Вы намекаете, что и у насъ быть можетъ. Да, трещины и у насъ, какъ-будто, начинаютъ проглядывать. Быть можетъ „гангрена' и къ намъ лапы свои протянетъ. Но у насъ слишкомъ много желѣзной воли и много любви къ культурѣ. Великая историческая судьба выковала нашъ характеръ. Подъ спудомъ — крѣпко хранимъ мы безцѣннѣйшую духовную культуру. А эта сила—упругая. И рыцари наши стоятъ на стражѣ. А вы... Вамъ не хватало воли и цѣпкой любви къ культурѣ: слишкомъ легко пріобрѣли вы ее, усвоивъ. Она не проникла въ нѣдра. Вы слишкомъ мало ее цѣнили. Вы слишкомъ опрометчиво вѣрили, что она безконечно 63/детъ сыпаться вамъ, — культура тысячелѣтняя, которую вы въ 9*