Vъѣzdъ vъ Parižъ

42 — „Обсудимъ..." — говоритъ патронъ, закуривая отъ свѣчи сигару. Онъ благодушенъ и спокойно вѣсокъ. Мнѣ пріятно. Я знаю, — онъ скончался. Но это ничего не значитъ: онъвъ другомъ. Я говорю: — „Но какъ же вы теперь? У васъ все тотъ же кабинетъ, порядокъ. И Уставы?.. Васъ не коснулось..?" — „Не мо-гутъ...“ — говоритъ онъ вѣско. — „Они не знаютъ. Все это..." — онъ обводитъ кабинетъ и къ саду, — „внѣ!" Законъ... — захватываетъ онъ Уставы, пускаетъ вѣеромъ листочки, — „вы знаете, еще Юстиніанъ... „висячее наслѣдство“?..“ Я вспоминаю что-то: да, Юстиніанъ..? „висячее наслѣдство"? Онъ продолжаетъ, вѣско: — „Ну, обсудимъ. „Висячее наслѣдство"... Не нужно смѣшивать: не выморочное!.." — грозитъ онъ пальцемъ,„нѣтъ! Я знаю. Когда, правопреемникъ, неизвѣстенъ, въ невѣдомой отлучкѣ..."—показываетъ онъ за садъ, куда-то,„но онъ... есть! Презумпція... Ну, гдѣ-то... такъ сказать, по-тенці-ально. Обсудимъ казусъ..." — размахиваетъ онъ за садъ. — „Данный казусъ, огромное наслѣдство, какъ бы виситъ и ждетъ возникновенія по праву, — іб езі, шотепіцш ]пгіз. Ясно? А здѣсь..." — показываетъ онъ на шкафы, на кабинетъ въ покоѣ, — „здѣсь-съ — о-пе-ка! Неуловимая, моральная... скажу я лучше—ду-ховная опека, іиіеіа зрігііа. Вотъ почему... не могутъ! Не будемъ говорить оправѣ: фактически не могутъ! Ішроіепіез. Оно недосягаемо для тлѣна. Ег§о: ѵісіогез зішшз! Ясно. Вамъ понятно?" Мнѣ все понятно, намъ — понятно. Я вѣрю, и спокоенъ, что -— опека, тамъ, патронъ все знаетъ. Не могутъ. Вотъ почему и кабинетъ, и столъ, и Своды, и за окномъ сирень, и дворникъ за заборомъ, и куполокъ Успенья гдѣ-то тамъ, — все прочно: „висячее наслѣдство" и опека, Да. Я схватываюсь: — „Сагіе б’ібепіііё... Мнѣ надо... личность..?"