Zapiski Russkago naučnago instituta vъ Bѣlgradѣ

164

продолжалъ ходить въ Панс!онъ: „это нужно не для наукъ, но для того, чтобъ онъ не научился дома тому, чего ему знать не слфдуетъ“. ТЪмъ не мене, мальчикъь попалъь въ руки н$коего Вороватина, который еще въ пансонф познакомился съ нимъ, и который занимался систематическимъ. развращешемъ вкусовъ и нравственности учащихся. Сл$дуетъ думать, что и этотъ образъ взятъ изъ живой дЪйствительности. Лицейске годы Пушкина, ученическ!е годы Лермонтова могли бы многое разсказать о такихъ руководителяхъ тогдашней молодежи.

„По правиламъ Г-на Вороватина, для дЪтей была одна только обязанность въ жизни въ отношени къ родителямъ, а именно, представляться такими, какими они желали видЪть. своихъ двтей. Откровенность съ родителями и со всфми старшими онъ почиталъ порокомъ и глупостью. Адсюя свои правила Г. Вороватинъ прикрывалъ названемъ новой философти, и подъ именемь правъ натуры и правъ челов ка посфвалъ въ неопытныхъ сердцахъ безвЪр!е и понят!е о скотскомъ равенствЪ. Идеи намъ чрезвычайно нравились, потому что въ нихъ находили мы все, что моглольстить нашему самолюб!ю, и все, ч6мъ можно было доказать наше мнимое право на независимость. Мы почитали себя философами ХУШ в$ка, и всЪхъ, кто думаль не такъ, какъ мы и какъ Г. Вороватинъ, называли варварами и невЪждами“. ДальнЪйшИЙ житейсюй опытъ Ивана Выжигина сталкиваетъ его съ н$5кимъ Грабилинымъ, который сталъ часто: Ъздить въ домъ тетушки, внеся въ него вмЪсто прежняго: веселья уныне. Ивану приходилось искать развлечен!я, и’ Вороватинъ свелъ его съ другой подозрительной семьей, „вдовушкой“ Матреной Ивановной Штосиной, „веселой и вЪтренной“. ЗдЪсь шла большая карточная игра: собственно, это былъ игорный домъ. Не малымъ средствомъ привлеченя въ него людей была дочь вдовушки, Груня, пятнадцатилЪтняя красавица. Она была задумчиваго нрава, проводила: большую часть времени одна, въ своей комнат, въ чтени, чувствительныхъ романовъ, и знала наизусть „Страсти молодого Вертера“и „Новую Элоизу“. Молодые люди сошлись, вели бесВды на философсюя темы и наконець начали перепи» ску, хотя могли обойтись и безъ нея, такъ какъ имъ никто не мЬшалъ говорить, сколько они хотфли. Но влянве Новой: Элоизы именно къ этому ихъ и влекло, какъ влекло Татьяну написать письмо Евгеню Онгину тоже по Руссо. „ВскоРЪ философическя наши письма приняли тонъ писемъ нЪжнаго Сент-Пре и мягкосердной Юли, и мы, не зная, какъ и зачЪмъ, открывались въ любви другъ къ другу, и мечтали обудущемъ нашемъ блаженствЪ“. Очень тонко Булгаринъ ри-