Zarя russkoй ženšinы : эtюdы

129 Голубку взявши, къ себѣ призвавши, Сипле пшеницю, ляе водицю, Голубка не исть, голубка не пье... (Тамъ же 622). Здѣсь воронъ и голубка, конечно, лишь поэтическіе образы. Но народное творчество умѣетъ различать поэтическую метафору отъ тотемическаго намека. Въ 1903 году въ Вологдѣ я записалъ отъ кухарки, крестьянки Кадниковскаго уѣзда, мѣстный сатирическій сказъ о неравномъ бракѣ, присрамившемъ какую-то именитую семью. Не рѣшаюсь привести эту довольно длинную сатиру здѣсь, такъ какъ запись мною давно утрачена, а въ памяти сохранилась отрывками, соединять которые искусственно было бы неудобно. Дѣвушка въ сказѣ величалась „соколенои бѣлою", а въ мужья ей навязалась мѣстная наиболѣе частая и нелюбимая птица „ ворона". Но такъ какъ ворона, подобно кукушкѣ, звучитъ въ ухѣ женскимъ родомъ (такъ лишь она всегда выступаетъ и въ сказкахъ животнаго эпос,а и въ пѣсняхъ, см. Аѳанасьева I. 37. 38, Соболевскаго), то вологодскіе выдумщики устранили это неудобство, переименовавъ ворону въ „сѣрое воронище" и въ „сѣраго ворбнища'. Обѣ формы средняя и мужская, повторялись рядомъ безъ различія, но сказъ избѣжалъ женской. Между тѣмъ прозвища Ворона, Сорока, Галка и т. п. столько же обыкновенны въ сѣверномъ русскомъ крестьянствѣ, какъ въ украинскомъ Зозуля. Слѣдовательно, если бы въ сказкѣ шло дѣло о родовомъ символѣ жениха, то, конечно, ворона такъ и осталась бы вороною, подобно тому, какъ костомаровская веснянка сохранила свою тотемическую зозулю. Но сказу нужна была не личность, а поэтическая метафора для обобщающаго сатирическаго изображенія именитой невѣсты съ недостойнымъ женихомъ. Поэтому потребовалось подчеркнуть въ немъ мужскую неуклюжесть низменнаго самца мужскою же формою смѣхотворно-неуклюжаго „воронища". Заря русск. женщ. 9