Zarя russkoй ženšinы : эtюdы

155 пѣсня въ „Образцахъ Мордовской народной словесности11 (Казань, 1882) разсказываетъ, какъ красавица „Уля, Уля, Улюшка въ сочельникъ бѣлье въ рѣкѣ мочила, въ Рождество полоскала". Возвратясь къ дому, нашла ворота на запорѣ. Проситъ мать отворить, потому что ознобила руки, а пуще ноги. Мать отвѣчаетъ: — Назови меня не матерью, которая тебя вскормила, а свекровью, — тогда отворю. Съ тою же просьбою озябшая Уля обращается къ отцу, старшему брату, его женѣ, но получаетъ отвѣты: — Назови меня свекромъ, деверемъ, золовкою, тогда отворю. Наконецъ очередь доходитъ до младшаго брата. Его Уля умоляетъ съ особою нѣжностью. А онъ: Назови меня своимъ милымъ мужемъ, тогда отворю, тогда позволю тебѣ войти. Ясно, что родъ рѣшилъ выдать Улю за родного брата. Но почему озябшую Улю держатъ предъ запертыми воротами родового гнѣзда? Отвѣтъ даетъ, записанный Смирновымъ, разсказъ симбирскаго сельскаго учителя Дубенскаго. На его памяти, одна семья изъ племени эрзи ни за что не хотѣла выпустить изъ рода дѣвушку, очень пригожую собой, добронравную и работящую. Отецъ съ матерью рѣшили выдать ее за родного брата. Но, такъ какъ времена обычности подобныхъ браковъ уже давно отошли въ область преданій, то предварительно была разыграна комедія какъ бы отчужденія дѣвушки отъ рода. Отправили братнюю невѣсту гостить къ роднымъ, а, когда она возвратилась домой, то приняли ее, какъ чужачку, и затѣмъ сыграли таки свадьбу, достойную „твердей" Соловья Разбойника и бухтарминскихъ каменыциковъ. Несомнѣнно, подобный же обрядъ фиктивнаго отчужденія совершаютъ Уля и родичи ея, перекликаясь черезъ запертыя ворота споромъ, въ которомъ кровное ролство требуетъ, чтобы она отнынѣ считала его за свойство. Александра Фуксъ была свидѣтельницей, какъ чуваши (они, напротивъ, убѣжденные эксогамисты: счи¬