Zarя russkoй ženšinы : эtюdы

169 „У великаго князя была жена-красавица и любилъ онъ ее безъ памяти. Умерла княгиня, осталась у него единая дочь, какъ двіъ капли воды на мать похожа. Говоритъ великій князь: „Дочь моя милая! женюсь на тебѣ". Она пошла на кладбище, на могилу матери, и стала умильно плакать. Мать дважды совѣтуетъ дочери требовать отъ отца платьевъ — съ частыми звѣздами, съ солнцемъ и мѣсяцемъ. Но не помогло. „Матушка! отецъ еще пуще въ меня влюбился", — „Ну, дитятко! теперь вели себѣ сдѣлать свиной чехолъ". Отецъ и то приказалъ сдѣлать. Какъ только приготовила свиной чехолъ, дочь и надѣла его на себя, Отецъ плюнулъ на нее и прогналъ изъ дому, не далъ ей ни служанокъ, ни хлѣба на дорогу". Въ большинствѣ подобныхъ сказокъ устремленіе мужчины къ кровосмѣсительному браку мотивируется болѣе или менѣе одинаково — сходствомъ дочери съ умершею матерью. „Сталъ царевичъ у своей жены спрашивать: „Отчего на тебѣ былъ свиной чехолъ надѣтъ? — „Оттого, говоритъ, что была я похожа на покойную мою мать, и отецъ хотіълъ на мнгъ жениться11, Мы видѣли, что князь Данила Говорила отказался отъ брака съ сестрою, только когда нашлась невѣ>ста, похожая на сестру „бровь въ бровь, глазъ въ глазъ". Своя лучше, милѣе чужой, — твердитъ побѣждаемый, но еще упорный эндогамическій консерватизмъ, отстаивая свою исконную линію отъ новыхъ эксогамическихъ теченій, проводимыхъ въ жизнь, по преимуществу, даже почти исключительно, женщинами. Своя предпочтительнѣе чужой и на чужой можно жениться только тогда, когда она совсѣмъ, какъ своя. Мужчины крѣпко держатся за „птичій грѣхъ". Родъ на ихъ сторонѣ. Ни въ одной сказкѣ мы не встрѣтимъ того, чтобы дѣвушка, отказывающаяся отъ брака съ отцемъ или братомъ, нашла защиту и поддержку у родичей, у общества. Всегда для