Bogomolьe

107' — Быть тебѣ ве-ли-кимъ подвижникомъ! Будто печать на лицѣ такая, какъ у подвижниковъ. А тутъ и пѣвчіе пробудились, узнали насъ, ухватились за Горкина и не отпускаютъ: выпей да выпей съ ними! — Ты—говорятъ,— самый нашъ драгоцѣнный, тебѣ цѣны нѣтъ... выпьемъ всѣ за твое здоровье, да за отца-дьякона, да за матушку-дьяконицу, и тебѣ любимое пропоемъ, — „Нынѣ отпущаеши раба Твоего"... и тогда отпустимъ! Никакъ не вырвешься. И отецъ-дьяконъ за Горкина уцѣпился, на колѣни къ себѣ голову его прижалъ — не. отпускаетъ. Дьяконица ужъ за насъ вступилась, заплакала, а за ней дѣвочки въ вѣночкахъ заплакали. — Что же это такое . .. погибать мнѣ съ дѣтьмито здѣсь?!. Ну, стали мы ее утѣшать, Горкинъ ужъ листикъ бѣлорыбицы за щеку положилъ, съѣлъ будто, и перцовки для виду отпилъ, — зубы пополаскалъ и выплюнулъ. Очень они обрадовались и спѣли намъ „Нынѣ отпущаеши". И такъ-то трогательно, что у всѣхъ у насъ слезы стали, и отецъ-дьяконъ разрыдался. И много народу плакало изъ богомольцевъ, и даже копѣечекъ наклали. А которые самые убогіе... — имъ отецъ-дьяконъ сухариковъ отпускалъ по горсти, „изъ бѣднаго запасца": цѣлый мѣшокъ на телѣгѣ былъ у него, для нищихъ. Хотѣли еще свѣжими грибками угощать и самоваръ ставить, — насилу-то вырвались мы отъ нихъ, чтобы отъ грѣха подальше. Горкинъ и говоритъ, какъ вырвались да отошли подальше: — Ахъ, хорошій человѣкъ отецъ-дьяконъ, ду-ша — человѣкъ. Знаю его, ни одного-то нищаго не про¬