Bogomolьe

140 ками, проваливается куда-то, а вмѣсто нея вылѣзаетъ рыжая чья-то голова. Кричатъ за нами: — Бабу задавили... православные, подайтесь!.. Мнѣ душно отъ духоты и страха, кружится голова. Пахнетъ нагрѣтымъ флердоранжемъ, отецъ машетъ на меня платочкомъ, но вѣтерка не слышно. Лицо у него тревожное, голосъ хриплый: — Ну, потерпи, голубчикъ, — немного, вотъ подойдемъ сейчасъ... Я вижу разные огоньки, — пунцовые, голубые, розовые, зеленые... — тихіе огоньки лампадъ. Не шелохнутся, какъ сонные. Надъ ними золотыя цѣпи. Подъ серебряной сѣнью висятъ они, повыше и пониже, будто на небѣ звѣздочки. Мощи тутъ Преподобнаго — подъ ними. Высокій, худой монахъ, въ складчатой мантіи, которая вся струится-переливается въ огонькахъ свѣчей, недвижно стоитъ у возглавія, гдѣ свѣтится золотая Троица. Я вижу что-то большое, золотое, похожее на плащаницу — или высокій столъ, весь окованный золотомъ, — и въ немъ... накрыто розовой пеленой. Отецъ приклоняетъ меня и шепчетъ — „въ главку цѣлуй1*. Мнѣ страшно. Блѣдный палецъ высокаго монаха, съ черными горошинами четокъ, указываетъ мнѣ прошитый крестикъ изъ сѣтчатой золотой парчи на розовомъ покровѣ. Я цѣлую, чувствуя губами твердое что-то, сладковато пахнущее мѵромъ. Я знаю, что здѣсь Преподобный Сергій, великій Угодникъ Божій. Мы сидимъ у длиннаго розоваго дома на скамейкѣ. Мнѣ даютъ пить изъ кружки чего-то кисленькаго и мочатъ голову. Отецъ отирается платкомъ, машетъ и на себя, и на меня, говоритъ, — едва переводитъ духъ, чуть не упалъ со мной у мощей, такая давка. Говорятъ — сколько-то обмерло въ соборѣ, водой ужъ от¬