Bogomolьe

143 За Святыми Воротами все такъ же сидятъ и жалобно просятъ нищіе. Извощики у гостиницы предлагаютъ свезти въ Виѳанію, къ Черниговской. Гостинникъ ласково намъ пеняетъ: — Что жъ маловато помолились? Ну, ничего, съ маленькаго не взыщетъ Преподобный. Сейчасъ я самоварчикъ скажу. Въ золотыхъ покояхъ душно и вязко пахнетъ согрѣвшейся земляникой и чѣмъ-то такимъ милымъ ... Отецъ даетъ мнѣ въ стаканчикѣ чернаго, сладкаго вина съ кипяткомъ, — кагорчика. Это вино — церковное, и его всегда пьютъ съ просвиркой. Отъ кагорчика пробѣгаетъ во мнѣ горячей струйкой, мнѣ теперь хорошо, покойно, и я жадно глотаю душистую, теплую просфору. За окнами еще свѣтъ. Перезваниваютъ въ стемнѣвшей Лаврѣ; вздуваются занавѣски отъ вѣтерка. Я просыпаюсь отъ голосовъ. Горитъ свѣчка. Отецъ и Горкинъ сидятъ за самоваромъ. Отецъ уговариваетъ: — Чаю-то хоть бы выпилъ, затощаешь! Горкинъ отказывается: причащаться завтра, никакъ нельзя. Разсказываетъ, какъ хорошо я шелъ, ужъ такъ-то онъ мной доволенъ, — и не сказать. Говоритъ про телѣжку и про Аксенова: прямо, чудо живое совершилось. Отецъ смѣется: — Все съ вами чудеса! Думалъ — завтра, послѣ ранней обѣдни выѣхать, пора горячая, дѣла не ждутъ, а теперь эта канителькъ Аксенову! Горкинъ упрашиваетъ остаться, вниманіе надо бы оказать: ужъ шибко почтенный человѣкъ Аксеновъ, въ обиду ему будетъ. — Не знаю, не слыхалъ... Аксе-новъ? — говоритъ отецъ. — Какъ же это телѣжка-то его къ намъ попала? Дѣдушку, говоришь, зналъ ... Странно, никогда