Bogomolьe

40 ты, моя телѣжка... и что я самъ! Остро звенятъ стрижи, носятся въ куполахъ, мелькая. — Богомольцы-то, — указываетъ Горкинъ, — тутъ и спятъ, подъ соборами, со всей Россіи. Чаекъ попиваютъ, переобуваются... хорошо. Успенскій, Благовѣщенскій, Архангельскій... Ахъ, и хорошіе же соборы наши . .. душевные!.. Постукиваетъ телѣжка, какъ въ пустотѣ, — отстукиваетъ въ стѣнахъ горошкомъ. — Во, Иванъ-то Великой... ка-кой!.. Такой великій ... — больно закинуть голову. Онъ молчитъ. Мимо старинныхъ пушекъ, мимо пестрой заградочки съ солдатомъ, который обнялъ ружье и смотритъ, катится звонкая телѣжка, книзу, подъ башенку. — А это Никольскія Ворота, — указываетъ Горкинъ. — Крестись, Никола дорожнымъ помочь. Ворочь, Антипушка, къ Царицѣ Небесной... нипочемъ мимо не проходятъ. Иверская открыта, мерцаютъ свѣчи. На скользкой желѣзной паперти, ясной отъ сколькихъ ногъ, — тихіе богомольцы, въ кучкахъ, съ котомками, съ громкими жестяными чайниками и мѣшками, съ палочками и клюшками, съ ломтями хлѣба. Молятся, и жуютъ, и дремлютъ. На синемъ, со звѣздами золотыми, куполкѣ желѣзный, съ мечомъ, Архангелъ держитъ высокій крестъ. Въ часовнѣ еще просторно и холодокъ, пахнетъ горячимъ воскомъ. Мы ставимъ свѣчки, падаемъ на колѣни передъ Владычицей, цѣлуемъ ризу. Темный знакомый Ликъ скорбно надъ нами смотритъ—-всю душу видитъ. Горкинъ такъ и сказалъ: „молись, а Она ужъ всю душу видитъ“. Онъ подводитъ меня къ подсвѣчнику, широко разѣваетъ ротъ и что-то глотаетъ съ ложечки. .Я вижу серебряный горшочекъ, въ немъ на цѣ почкѣ ложечка. Не сладкая ли кутья, какую даютъ въ