Bogomolьe

55 заборъ. Горкинъ вдругъ останавливается, смотритъ, словно проснулся. И говоритъ тревожно: — Какъ же это такъ... негоже такъ. Говѣю, а такъ ... осерчалъ. Такъ отойтить нельзя . . . какъ же такъ ?.. Онъ оглядывается растерянно, дергаетъ себя за бородку, жуетъ губами. — Прокопъ Антонычъ, — говоритъ онъ, — ужъ не обижайся, прости ужъ меня, по-хорошему. Виноватъ, самъ не знаю, что вдругъ . .. ? Говѣть буду у Троицы... ужъ не попомни на мнѣ, сгоряча я чтой-то, чаю много попилъ, съ чаю... чай твой такой сердитый!.. Онъ собираетъ пятаки и быстро суетъ въ карманъ. Брехуновъ говоритъ, что чай у него самолучшій, для уважаемыхъ, а человѣкъ человѣка обидѣть всегда можетъ. — Бываетъ, закипѣло сердце. Чай-то хорошій мой, а мы-то вотъ. .. Они еще говорятъ, уже мирно, и прощаются за руку. Горкинъ все повторяетъ: „а и вправду, вздорный я сталъ, погорячился../ Брехуновъ самъ отворяетъ намъ ворота, говоритъ, нахмурясь, — „пошелъ бы и я съ вами подышать святымъ воздухомъ, да вотъ... къ навозу приросъ, жить-то надо!" — и плюетъ въ жижицу въ канавкѣ. — Просвирку-то за насъ вынешь? — кричитъ онъ вслѣдъ. — Го споди, да какъ же не вынуть-то! — кричитъ Горкинъ и снимаетъ картузъ. — И выну, и помолюсь .. . прости ты насъ, Господи! — и крестится. Долго идемъ слободкой, съ садами и огородами. Попадаются прудики; трубы дымятъ по фабрикамъ. Скоро вольнѣе будетъ: пойдутъ поля, тропочки по луж¬