Bogomolьe

56 камъ, лѣсочки. Долго идемъ, молчимъ. „Кривая“ шажкомъ плетется. Горкинъ говоритъ: — А вѣдь это все искушеніе намъ было... все онъ, вѣдь, это! Господи, помилуй... Онъ снимаетъ картузъ и крестится на бѣлую церковь, вправо. И всѣ мы крестимся. Я знаю, кто это онъ. Впереди, у дороги, сидитъ на травкѣ Домна Панферовна съ Анютой. Анюта тычется въ узелокъ, — плачетъ? Горкинъ еще издали кричитъ имъ: „ну, чего ужъ... пойдемте съ Господомъ! по-доброму, по-хорошему../ Они поднимаются и молча идутъ за нами. Всѣмъ намъ какъ-то не по себѣ. Антипушка почмокиваетъ „Кривой“, вздыхаетъ. Вздыхаетъ и Горкинъ, и Домна Панферовна. А кругомъ весело, ярко, зелено. Бредутъ богомольцы — и по большой дорогѣ, и по тропкамъ. Горкинъ говоритъ — по времени то, девятаго половина, намъ бы за Ростокинымъ быть, къ Мытищамъ подбираться, а мы святое на чай смѣняли, — онъ виноватъ во всемъ. ' Хорошо поютъ гдѣ-то, церковное. Это внизу, у рѣчки, въ березкахъ. Подходимъ ближе. Горкинъ говоритъ, — хоть объ закладъ побиться, Васильевскіе это пѣвчіе, съ Полянки. Ѳедя признаетъ даже Ломшакова, октавный рыкъ, — а Горкинъ — и батыринскіе баса, и Костикова — тенора. Славно поютъ, въ березкахъ. Только тревожить негодится, а то смутишь. Стоимъ и слушаемъ, какъ изъ овражка доносится ... я ко кади ло пре-эдъ То о-бо-о-о-ю у-у ... Во-здѣ-я-а-а ... ніе ... руку мое-э-э-ю-ууу ... ! Плыветъ — будто изъ-подъ земли на небо. Долго слушаемъ, и другіе, съ нами. Говорятъ — небесное пѣніе. Кончили. Горкинъ говоритъ тихо: — Это они на богомольи, всякое лѣто тройкой ходятъ. Вишь, узелки-то на посошкахъ... пиджаки-то