Bogomolьe

57 посняли, жарко. Ну, тамъ повидаемся. И дочего жъ хорошо, душа отходитъ! Поправился нашъ Ломшачокъ въ больницѣ, вотъ и на богомольи. Анюта шепчетъ — закуски тамъ у нихъ на бумажкахъ, и бутылка. Горкинъ смѣется:, „глаза-то у те вострые! Можетъ и закусятъ-выпьютъ малость, а какъ поютъ-то! Имъ за это Господь проститъ“. Идемъ. Горкинъ велитъ Ѳедѣ — стишокъ подушевнѣй какой началъ бы. Ѳедя несмѣло начинаетъ „Стопы моя...“ Горкинъ поддерживаетъ слабымъ, дрожащимъ голоскомъ — „на-пра ви.. . по словеси Твоему..." Поемъ все громче, поютъ и другіе богомольцы. Домна Панферовна, Анюта, я и Антипушка подпѣваемъ все радостнѣй, все душевнѣй: И да не обладаетъ мно-о-ю ... Вся-кое... безза-ко-ні-і-е ... Поемъ и поемъ, подъ шагъ. И становится на душѣ легко, покойно. Кажется мнѣ, что и „Кривая" слушаетъ, и ей хорошо, какъ намъ, — помахиваетъ хвостомъ отъ мошекъ. Мягко потукиваетъ на колеяхъ телѣжка. Печетъ солнце, мнѣ дремлется ... — Полѣзай въ телѣжку-то, подреми . . . рано поднялся-то! — говоритъ мнѣ Горкинъ. — И ты, Онюта, садись. До Мытищъ-то и выспитесь. Укачиваетъ телѣжка — туп-туп .,. туп-туп ... Я лежу на спинѣ, на сѣнѣ, гляжу въ небо. Такое оно чистое, голубое, глубокое. Ярко, слѣпитъ лучезарнымъ свѣтомъ. Смотрю, смотрю... — лечу въ голубую глубину. Кто-то тихо-тихо поетъ, баюкаетъ. Анюта это?.. ... у-гу-гу ... гу-гу . .. гу-гу.. . на зе-ле-номъ ... на лу-гу . . . Или — стучитъ телѣжка... или — во снѣ мнѣ снится ?. .